Ничейная земля - страница 9

стр.

Валя скривилась.

– Фу! Математику всегда терпеть не могла.

– А я за нее как раз не волнуюсь. А вот сочинение…

Они прошли мимо дома Авдеевой. Хозяйка, как почти всегда, сидела на низенькой шаткой лавочке в палисаднике, в тени куста сирени, который был ее гордостью. Сестры хором поздоровались:

– Здрасте, баб Галь!

Авдеева закивала, улыбаясь беззубым морщинистым ртом, а потом долго смотрела им вслед, словно стараясь запечатлеть эту идиллическую картину, пока смерть не заявит о своих правах. Авдеева была старой и часто болела, и родители Кати поговаривали как-то, что баба Галя в своем холодном домишке еще одну зиму точно не переживет.

– Да какая разница, – продолжала Валя. – Что тебе это сочинение? Ну, трояк получишь даже если. И что? Чего это изменит? Ты же в институт не собралась поступать?

Катя отвела глаза.

– Не знаю.

Валя сокрушенно покачала головой.

– Ты серьезно? Катюх, взрослеть пора, ты чего уже, в самом деле? Оглянись вокруг. Мы живем в нищем поселке на самом отшибе города. До остановки полчаса пиликать от переезда, а потом до центра почти час на троллейбусе. Мы в Яме, сеструх. Так что хорош выкобениваться.

Катя промолчала. Она и сама знала все это. Детство, когда она бегала перед домом с ободранными коленками и сияла беззубым ртом, чувствуя, физически чувствуя, как она летит, и заходясь от восторга. Родители, бывшие монолитом, которые защитят ее всегда и везде. Родной поселок, о причинах самоназвания которого – Яма – она даже не задумывалась. Все было тогда таким простым, понятным – и радужным. Но сейчас все это было позади. Старшая сестра была права. Пора взрослеть и трезво оценивать свои шансы. А шансы были паршивыми. Никто из тех, кого они знали здесь, в Яме, не поступил в институт.

– Поступай в каблуху, – Валя обняла Катю за плечи. – Там нормальные преподы. А с этого года, говорят, новую специальность открывают. «Хозяйка усадьбы» называется.

Катя не выдержала и рассмеялась.

– Какой еще усадьбы? Как в «Рабыне Изауре», что ли?

– Ну, блин, так вот называется, не я же придумала. Там, короче, изучают…

Катя подняла глаза, взглянув вперед, в сторону их дома, и почувствовала, как у нее екнуло сердце. Девушка изумленно замерла, уже не слушая сестру. Валя машинально сделала пару шагов и обернулась.

– Ты чего?

Безуспешно пытаясь справиться с собой, Катя подняла руку и показала пальцем вперед.

– Сергей вернулся.

Валя резко обернулась. Катя знала, что старшая сестра ждала этого момента два долгих года. Всегда беззаботная, даже легкомысленная, она прятала письма из воинской части в шкаф и иногда перечитывала их, когда была уверена, что никто ее за этим не застукает.

Это был Сергей Поляков собственной персоной. Возмужавший, короткостриженый, с обветренным, ставшим каким-то волевым и угловатым, лицом. На нем была парадная армейская форма с аксельбантом на груди и пыльный чемодан.

Сергей остановился, поставил чемодан и расплылся в широкой улыбке.

– Поляков! – взвизгнула Валя. – Какие люди!

Валя, а за ней и Катя, бросились к Сергею. Тот шагнул девушкам навстречу, на ходу простирая объятия и улыбаясь так тепло и радостно, что у Кати на глазах навернулись слезы счастья.

Даже несмотря на то, что молодому дембелю не было до нее, Кати, никакого дела.

Вот и сейчас он, высокий, мужественный, подхватил налетевшую на него Валю и закрутил. Валя хохотала и кричала «Отпусти!», но Сергей не слышал – к валиной радости – не слушал ее.

Катя осталась стоять в стороне, поймав себя на мысли, что она глупо, как последняя простушка, улыбается тому, кто на нее даже не взглянул.

4

В стеклянной витрине кафешки, залитой снаружи дождем, Катя видела собственное мутное отражение. Тощая, в синем кителе, висевшем на ней, как на вешалке, Катя давно не чувствовала себя так неуютно.

Она перевела взгляд на сидящего напротив Полякова, чуть улыбнулась ему – вышло как-то робко, но ситуация была самой что ни на есть подходящей – и обхватила ледяными после улицы ладонями чашку горячего шоколада.

– Майор юстиции? – Поляков кивнул на ее погоны. – Небось, уже старший следователь?

– Вовсе нет.

– Ну вот. А я в тебя верил.