Ничейный Фёдор - страница 4

— Тебе теперь все дороги будут открыты, брат. С чистого листа жить начинаешь. Гляди, не озоруй!

— Еще чего, — ответил Фёдор, но, как обычно, вместо человеческих слов вышло: иго-го! Сикомор в ответ невесело хмыкнул.

— Ну как я без тебя, а? Хоть нового китовраса заводи, ей-ей.

— Проживешь как-нибудь, — сказал Фёдор ржанием. Сикомор покачал головой, вздохнул и вдруг прижался к конской голове лбом.

— Эх, Федька, Федька, — прошептал он. — Привык я к тебе, к дураку… Ну всё, бывай, брат. Бывай.

Отстранившись, он быстрым шагом вышел из конюшни. Фёдор тряхнул гривой и стал щипать из яслей сено. «Скорей бы», — думал он. В ближнем стойле заворочались.

— Ишь, разобрало его, — заметил Македон. Фёдор не ответил — был занят, жевал.

— Слышь, паря, — снова начал Македон, — а ты чего на воле делать будешь? Опять за лихое дело возьмешься? Я б на твоем месте домишки выставлял. Карманы в одиночку щипать — мазы нет. А вот домишко богатый обработать по-тихому — самое то. Я-то знаю, я видел…

У Македона была непростая судьба: в малолетстве увели конокрады, затем долго ходил под каким-то разбойником, потом разбойника застрелили, а Македона реквизировали в пользу полицейского участка. Таскать бы ему до конца дней повозку с решетками на окнах, да приметил на улице Сикомор крепкого буланого жеребца — и выкупил. Такой уж был Македон из себя видный, да с норовом.

— Не, дядя Македон, — махнул хвостом Фёдор, — хватит с меня. Завязал.

— Завяза-ал! — ржанул Македон. — Ну, оно конечно. Ты ж у нас итак не пропадешь. Ремеслам обучен. Как откинешься — пойдешь на завод гроши заколачивать… Ага?

— Может, и пойду, — мрачно сказал Фёдор.

— Подымешься, мастером станешь, — издевался Македон, — забуреешь, дом купишь с огородом. Лошадь заведешь. Во! А может, и меня у Сикомора перекупишь? Хо-о-о-о!

— Чего зубы скалишь? — всхрапнул Фёдор. — Отзынь, дядя Македон.

— Овёс, — вздохнув, гулко сказал Адмирал в своем деннике.

— Цыц! — велел ему Македон. — Говорить мешаешь… А ты, паря, подумай. Я ж дело советую.

— Ты-то дело знаешь, — огрызнулся Фёдор. — Тебе сколь годков? Семнадцатый минул? Стало быть, ума палата. Почитай, старик. Скоро на живодерню свезут…

— Да ты чё буровишь-то! — возмутился Македон. — Ты на кого, падаль, кашляешь! Да я тебя…

Он принялся с треском лягаться, одновременно силясь просунуть морду сквозь решетку между денниками — хотел укусить Фёдора.

— Еще тебя переживу, гнида! — визжал он. — Еще на могилку пастись к тебе приду! Китоврас позорный!

— Овёс, — слышался невозмутимый голос Адмирала.

— А ну тихо! — это пришел Аввакум. Шаркая пегими сапогами, двинулся вдоль конюшни. Остановился у денника Македона, не спеша размотал висевший на плече кнут и оглушительно щелкнул. Македон шарахнулся в угол.

— От я вам! — безадресно погрозил кнутовищем Аввакум и, харкнув под ноги, удалился. Какое-то время было тихо. Потом Адмирал несмело спросил:

— Овёс?..

— Овёс, брат, овёс, — хмуро ответил Македон. — Нам с тобой один этот овёс и жрать до самой смерти. Не то что некоторым.

Все замолчали. В конюшне было жарко, пахло люцерновым сеном, с улицы почирикивали воробьи. Македон с хлопаньем тряс гривой, переживал обиду. «Некрасиво как-то вышло, — подумал Фёдор. — Последний день видимся, а я нагрубил. Да и он хорош. А, пёс с ними со всеми…» Он снова незаметно впал в сонное оцепенение и увидел себя в прошлом, еще человеком. Вот он идет по ярмарке, ведет под руку Ульяну. Наяву китоврасы различают меньше цветов, чем люди, но сны видят яркие, человеческие. Фёдору снится: на Ульяне сапожки лаковые, красные, сарафан расшит пурпурными цветами, в косе малиновый бант. Фёдор шепчет: пойдем, Улька, за шатры целоваться. А потом чего? спрашивает девчонка весело. А потом видно будет, таинственно отвечает Фёдор. Ульяна смеется: если что, замуж позовешь? А то как же, скалится Фёдор, замуж-то я всех девок беру, кого целовал… Ульяна смеется пуще. Да кому ты нужен, Федя — идти за тебя. На что горазд, кроме разговоров? Ничего же не можешь. Ни кола, ни двора, ни ремесла, из богатства — одни глаза васильковые. А ну! прикрикивает Фёдор на глупую девку, разворачивает к себе рывком и, пригнув голову, почти насильно целует. Ульяна все хихикает, губы её — твердые и шершавые, точно у деревянной куклы. Он тянет руки, хочет взять её за бока, чтоб убедиться — перед ним не кукла, а живая девушка, но внезапно оказывается, что рук у него нет, а есть передние ноги…