Нигде в Африке - страница 36

По воскресеньям они с большой неохотой принимались за обязательные письма родителям, в то время как Инге с Региной считали эти часы кульминацией всей недели. Хотя веселым это занятие тоже не было, ведь они знали, что родители не понимают писем, написанных по-английски, но у них не хватало мужества поделиться этим с кем-нибудь из учителей. Инге выручали маленькие картинки, которые она рисовала на полях, а Регина делала приписки на суахили. Обе подозревали, что нарушают школьные законы, и в церкви каждое воскресенье умоляли Бога помочь им. Так решила Инге.

— Иудеям, — объясняла она каждый раз, — можно молиться и в церкви, надо только скрестить пальцы.

Она была практичной, решительной и превосходила свою подругу в силе и ловкости. Фантазии у нее не было, и вовсе не было таланта Регины наколдовывать из слов картинки. С тех пор как подругам не приходилось больше убегать в родной язык, чтобы понять друг друга, Инге наслаждалась описаниями Регины, как дитя, которому мать читает книгу.

Подробно, во всех деталях, полная тоски и одурманенная воспоминаниями, Регина рассказывала ей о жизни в Ол’ Джоро Ороке, о своих родителях, Овуоре и Руммлере. Это были истории, переполненные желаниями, которые она вызывала к жизни из тонких миров. Они заставляли ее тело гореть, в глазах появлялась соль, но они были и большим утешением в мире равнодушия и принуждения.

Регина умела и слушать. Все время расспрашивая Инге о ферме в Лондиани и о ее матери, которую хорошо помнила по «Норфолку», она заставляла Инге тоже воспринимать воспоминания как досрочное возвращение домой. Обе девочки ненавидели школу, боялись одноклассников и не доверяли учителям. Тяжелейшей ношей были для них надежды, которые на них возлагали родители.

— Папа говорит, я не смею его опозорить и должна быть лучшей в классе, — рассказывала Инге.

— Мой тоже так говорит, — кивала Регина. — Я часто думаю, — прибавила она в предпоследнее воскресенье перед началом каникул, — лучше бы у меня был дэдди, а не папа.

— Тогда бы твой отец не был твоим отцом, — решила Инге, которая всегда долго медлила, прежде чем отправиться вслед за Региной в страну фантазий.

— Нет, это был бы мой отец. А вот я была бы совсем не Регина. С дэдди меня бы звали Джанет. У меня были бы длинные белокурые косы и форма из такой толстой ткани, которая бы нигде не жала. И везде был бы нашит герб, если бы я была Джанет. Я бы умела играть в хоккей, и никто бы не стал на меня таращиться только потому, что я могу читать лучше, чем другие.

— Да ты бы вообще не умела читать, — вставила Инге. — Джанет же не умеет. Она здесь уже три года, и все еще в первом классе.

— Ее папе наверняка все равно, — упиралась Регина. — Все любят Джанет.

— Может, потому, что мистер Бриндли летом ездит с ее отцом на охоту.

— С моим он бы никогда не пошел.

— А твой отец охотится? — спросила Инге озадаченно.

— Нет. У него нет ружья.

— У моего тоже, — успокоилась Инге. — Но если бы у него было ружье, он бы всех немцев насмерть перестрелял. Он ненавидит немцев. Мои дяди тоже их ненавидят.

— Нацистов, — поправила ее Регина. — Мне дома запрещают ненавидеть немцев. Только нацистов. Но я ненавижу войну.

— Почему?

— Это все из-за войны. Ты, что ли, не знала? Перед войной нам не надо было ехать в школу.

— Еще две недели и два дня, — подсчитала Инге, — и все закончится. Тогда нас отпустят домой. Вот что, — засмеялась она, потому что идея, только что пришедшая ей в голову, была забавной, — я могу называть тебя Джанет, когда мы будем одни и никто не будет нас слышать.

— Да ну. Это же просто игра. Когда мы одни и никто нас не слышит, я и не хочу быть Джанет.

Мистер Бриндли тоже жаждал каникул. Чем старше он становился, тем дольше тянулись три месяца школы. Жизнь с детьми и коллегами, которые все были моложе его и не разделяли ни его взгляды, ни идеалы, больше не приносила ему радости. Время перед каникулами, когда ему приходилось читать экзаменационные работы за весь семестр и выписывать табели с оценками, так изнуряло его, что приходилось наверстывать время по воскресеньям.

Хотя он до смерти устал и мир для него сузился до монотонной смены красных и синих чернил, мистеру Бриндли тотчас бросилось в глаза, что маленькие беженки, как он их все еще называл про себя, снова особенно хорошо сдали экзамены. Он ожидал раздражения, которое вызывало у него любое отклонение от нормы, но, к своему удивлению, констатировал, что привычное неприятное чувство не появилось.