Никоарэ Подкова - страница 29

— Господи, да чего вы зубы-то скалите? — возмутилась атаманша.

Ответа она не получила.

— Слушай, сестрица Марга, — сказал старый лесник, когда наконец затих хохот. — Пришли мы сказать их милостям, ратникам, что осмотрели мы места и знаем теперь, где держатся кабаны: в болотах средь березняка. Завтра утром выйдут все наши мужи и парубки и обложат болото.

— Так вот вы, значит, какие? — с притворным гневом проговорила Марга, погрозив кулаком старому воину. — Мы слезно молим, а ваши милости в усы ухмыляются. Должно, опасный человек ты был в молодости.

Затуманились очи у деда Петри:

— тихо произнес он, и собравшиеся у домика управителя печально смолкли на краткий миг. А потом лесники поднялись по ступенькам к приезжим ратникам, а четырнадцать рэзешских жен, балагуря и смеясь, отправились восвояси.

— Живей, живей шагайте, — крикнул вдогонку староста Евгение, угрожающе размахивая своим посохом. — Мужья-то у вас не обедали, склонили головушки победные, ребятишки из люлек попадали, куры на крыши повылезли!

На другой день, в воскресенье, когда заря только-только брезжила, и на небе еще мерцали звезды, раздался на том берегу Молдовы зычный голос бучума[35]; собрались рэзеши со своими парубками и направились к бродам. Кое-где в хатах виднелись сквозь застекленные оконца огоньки светильников.

Окошки эти, введенные еще при жизни основателя поселения, прадеда Давида Всадника, составляли гордость деревни; гордились также рэзеши кожаными своими сапогами. А садясь на коня, отправляясь на ратное дело, прицепляли они к сапогам и шпоры.

В тишине рассвета на улочках и тропинках гулко стучали сапоги.

Когда же разгорелось золотое пламя восхода, утренняя звезда блеснула в последний раз, словно взмахнув на прощанье платком, и погасла. Тогда-то дэвиденские охотники и перешли верхом брод Ференца Сакса. Ниже по реке показались загонщики, они направлялись на пароме к оврагу с крутыми склонами, за которым было в березняке болото.

Двое ратников, Младыш и Алекса, остались сторожить горенку Никоарэ в доме мазыла. Семеро остальных держали путь в Долину Родников, а Карайман вез в телеге, запряженной рыжими конями, все, что могло понадобиться на охоте.

Ратники ехали верхом, за ними шли пешие лесники. А позади телеги следовал на резвых лошаденках без седел кое-кто из деревенских стариков.

Гицэ Ботгрос сидел в деревянном седле горделивее самого Александра Македонского. На плече он держал копье с железным наконечником, а слева у седельной луки висел деревянный щит, сохранившийся на чердаке среди прочей рухляди еще с той поры, когда был молод прадед Давид. Батяня Гицэ бил кобылу по бокам каблуками, стараясь не отставать от Сулицэ, которого он в те дни, обильные яствами и вином, считал своим наилучшим другом.

— Как мыслишь, удачной будет охота? — спросил его дьяк Раду.

— Удачной. Сбрей мне усы, коли не воротимся с богатой добычей.

Дьяк кинул взгляд на почти безусое лицо Ботгроса и даже не ухмыльнулся.

— Бывал ты, брат Гицэ, на большой охоте?

— Бывал.

— И кабанов бил?

— Не приходилось. Тогда я был в помощниках. А нынче, смотри-ка, я захватил с собой копье: провалиться мне на этом месте, и не гляди более на меня, коли не уложу хотя бы одного кабана.

— Отчего же не глядеть? Муж ты видный и в полной силе.

— Вот как! Шепнула бы мне зазноба на ушко этакие приветные слова.

— Свали кабана, так скажет.

— Беспременно свалю.

— Как это делается, знаешь? Поначалу ударь его копьем в переднюю лопатку и поставь на колени. Потом вырви копье и вонзи его в пах. Если ляжет, пригвозди копьем к земле.

— Нелегкое это дело. Но поступлю, как велишь. Только бы мне, правду скажу, не оробеть. Этакие ведь страшилища, клыки торчат, глаза кровью налиты.

— А ты не робей. Я буду рядом.

— Ну, тогда ничего. Да у меня и щит есть.

— Мой совет тебе, батяня Гицэ, оставь щит в телеге. Достанешь его к охотничьему костру, и мы на него положим изжаренное сердце твоего кабана.

Вершина Боуры уже озарена была солнцем. Телега остановилась у родников. Кони фыркнули, коснувшись холодной воды, и долго пили из колоды.