Никоарэ Подкова - страница 36

Никоарэ играл синим цветочком водосбора, который преподнесла ему Илинка, покусывал то атласные лепестки, то листочки; жевал их в задумчивости и сплевывал в сторону.

— Я тоже выйду на крыльцо, матушка, — проговорил он, — посмотреть на своих товарищей. Они меня, верно, погибшим считали.

— Нет, государь, — пробормотал дед Петря, — все мы стояли на страже у твоих дверей, все дожидаемся, когда ты снова поднимешься в стремена. Дай бог долгого веку матушке Олимпиаде, поставила она тебя на ноги.

Он поцеловал правую руку целительницы.

— Будь здоров, капитан Петря, — промолвила она, глядя на него потухшим взором, словно пробивавшимся из тьмы минувшего.

Четверть часа спустя Никоарэ уже стоял на крыльце большого дома в окружении хозяев и верных своих друзей. Молодая хозяйка Илинка стала с того утра недолюбливать воинские сборища. Молча удалилась она в уединенный уголок сада, и долго ей докучала там иволга. Все казалось девушке, что лукавая птица насвистывает два стиха, и они скользят с ветки в лучах солнца.

Первый стих нравился ей:

«Илинка-миленька, Илинка-миленька».

Но второй был ей не по вкусу:

«Чучело-уродина! Чучело-уродина!»

— Пронзи тебя солнце стрелами своими, — грозила ей девушка прутиком. — Прошу тебя, иволга-сестричка, не дразни ты меня.

Этим же прутиком, надув губки, прогнала она и Младыша Александру. Раньше ей нравилось, когда он вьюном вился около нее. А нынче хотелось быть одной.

— Оставь меня, я сердита.

— Отчего же, Илинкуца?

— Оттого, что уезжаете.

— Как это уезжаем? Быть не может.

— Поднимись на крыльцо и сам узнаешь, прямо из уст его светлости услышишь.

Александру помчался к дому и, запыхавшись, вошел на крыльцо. Он угрюмо слушал то, о чем говорили; пуще всего не нравилась ему торопливость деда Петри. Нет сомненья: старик просто впадает в детство.

— Раз уж государь встал на ноги, задерживаться тут нечего, — говорил дед, потрясая увесистым, словно палица, кулаком. — За три дня проминки наши кони снова станут легки на подъем; мы перекуем их на задние ноги, чтобы не скользили по крутым склонам.

Младыш выступил вперед и с некоторой жалостью взглянул на старика.

— С каких это пор тебе ведомо, ратник, что разжиревшие кони за три дня спадут с тела?

— Старые воины знают, как коней кормить, готовя их в дорогу, отвечал старик, не глядя на него. — Не в три, так в пять дней. Лишний день — лишняя забота.

— А ты еще кое-что забыл дед: белолобый конь Тоадера Урсу прихрамывает.

Тут вмешался мазыл:

— Такой беде помочь нетрудно. Оставьте белолобого здесь, взамен дадим вам другого коня из нашего табуна.

— Ну, пусть будет так. Но ведь нужно еще телегу подправить, а то как бы вконец не расшаталась.

— И этому горшку крышка найдется, — рассмеялся старый Андрей Дэвидяну. — Отправим на три дня телегу в кузницу Богоноса, что рядом с мельницей Гырбову.

Младыш кисло улыбнулся и сказал с некоторой язвительностью:

— Вон как все прилажено, будто радушный хозяин желает, чтобы гости поскорее уехали.

На мгновение воцарилась тишина. Никоарэ нахмурил брови и молвил, почтительно кланяясь мазылу:

— Прости неразумные слова, честный хозяин. Прощал ты мне, когда я бредил, теперь прости любезного братца.

Младыш прикусил язык и тут же, заикаясь, попросил у хозяина прощения.

С тонкой издевкой посматривала на него со своего стула матушка Олимпиада.

Старый Петря Гынж имел слово в военном совете, не только в дипломатическом.

Он набил трубку, высек огонь и прикурил, обдавая дымом и тех, кто радовался, и тех, кто гневался; затем поклонился собранию.

— Братья и государь, — сказал он, — если не окажется больше причин к задержке и можно будет нам двинуться в путь, то отправление наше должно произойти без шума, в темноте. А коль и проведают о том наши други, дэвиденские рэзеши, так пусть знают: не следует им быть здесь, когда мы сядем на коней.

— Это мы понимаем, — весело ответил управитель Йоргу. — Знать не знаем, когда вы прибыли, не знаем, когда отъезжаете.

— Добро, — продолжал дед Петря. — Это первое. И одному лишь государю Никоарэ ведомы места наших привалов. Записаны они не в грамотке, а в уме его светлости…