Никоарэ Подкова - страница 49

— Когда тучи доплывают до той горы, — продолжал объяснять Алекса Лиса, — они свиваются клубами, а ветер поворачивает вспять. Сперва он неторопко идет в одну сторону, а как натолкнется на преграду, сразу задует крепче, повернув по своему следу.

— Так поспешим, други, — приказал Никоарэ. — Ступай опять вперед, брат Алекса, с дьяком и указывай путь.

— Недолго осталось, государь. Спустимся в долину, а тут и монастырь на краю леса.

Ветер несся теперь с севера; уже доносился глухой шум приближающейся грозы; вдруг настало затишье, и как раз в это мгновенье они заметили в глубине серетской долины купола монастырского храма. Обитель была окружена высокой стеной, точно крепость.

Путники остановились у запертых ворот. Не сходя с коня, Алекса постучал в ворота рукоятью сабли. Дьяк закричал:

— Брат привратник, эй, брат привратник! Подойди, ваше преподобие, к бойнице.

Никто не отвечал. Алекса снова застучал, дьяк принялся неистово кричать. Можно было подумать, что монастырь вымер, если бы не светились огоньки свечей в оконцах башни.

— Кто там, люди добрые? — закричал у бойницы сердитый голос.

— Братья во Христе, приюта просящие, — так же сердито отвечал дед Петря. — Пусти нас, в долгу не останемся.

— А сколько вас? Слышу множество голосов и топот коней.

— Десятеро нас, не более, отец привратник, — мягче ответил старик.

— Господь с вами! Ступайте отсюда и поищите приюта в другом месте. Мы ратников не пускаем!

Алекса внимательно выслушал грозные слова. Движением руки он остановил деда, собиравшегося ответить, и крикнул:

— Послушай, что я скажу тебе, отец привратник.

— Это кто говорит? Уже другой?

— Другой, отец привратник. И спрашиваю я тебя, окаянный монах: как ты смеешь осквернять христову обитель? Господь заповедал призревать скитальцев. Так-то ты соблюдаешь заповеди господни! Ладно, пойдем искать приюта у мирян. Здесь вертеп сатанинский, вельзевулова берлога!

Монах, стоявший у бойницы, помолчал с минуту, охваченный, очевидно, великим изумлением. Дьяк в это время успел высечь огонь и зажечь жгут из сена. Но когда монах просунул в бойницу бородатую голову, чтобы посмотреть да ответить, огонь потух.

— Кто такой говорил? — спросил привратник совсем другим тоном. — Мне как будто знаком сей голос.

— Узнай его и устыдись, Агафангел! Это я, твой дэвиденский побратим. Мы с тобой лет десять тому назад бежали оттуда. А по каким причинам — сам знаешь. Ты тут в монастыре укрылся, и навестил я тебя однажды в Петров день.

— Это ты, Алекса? То-то сладко звучало мне твое проклятие. Как же мне поступить?

— Как подобает, отопри ворота и пусти на отдых его светлость Никоарэ. А мы поспим во дворе.

— Где ж это видано? Для друзей у нас место найдется, побратим Алекса. Мы ваши братья во Христе и следуем учению небесного нашего учителя.

— Оно и видно.

— Прошу у всех прощения, — возопил отец привратник, — и налагаю на себя епитимию: сорок раз прочитать «Отче наш», утром и вечером, и по сорок поклонов отбивать сорок дней.

— Полно тебе каяться, отопри-ка лучше ворота.

— Сей же час.

Только успел преподобный Агафангел отпереть ворота и обнять побратима своего Алексу, закрыв все его лицо своей растрепанной бородой, как загрохотал над лесом гром. Подняв над головой зажженный фонарь, отец привратник сразу приметил, где глава отряда. В эту минуту Никоарэ спешился, и преподобный Агафангел смиренно поклонился ему.

— Пожалуйста, православные, на крыльцо к отцу настоятелю. Сейчас же кликну нашего благочестивого игумена Паисия, чтобы принял вас. Во храме он, у гроба княгини. По воскресеньям мы служим молебны, читаем поминания. Поторопитесь, братья. А я созову иноков — пусть пристроят коней к месту. Добрый христианин, что в телеге сидит, побудет с ними, а потом и он уляжется в келье. Простите меня, ради бога, грешного и недостойного инока Агафангела, да не сказывайте обо мне, ваша светлость отцу настоятелю.

Вскоре вышел архимандрит Паисий и пригласил гостей в свою большую и ярко освещенную приемную.

То был еще молодой монах, бровастый, с проницательными глазами, глядевшими, казалось, из лесной гайдуцкой чащи.