Никоарэ Подкова - страница 65

А потом, когда сгиб Ион Водэ и узнали люди, что разорвали его верблюды, помутилось у парня в голове. Стал он рассказывать о советах Серны, за все хвалит ее и радуется. Находит на него такая придурь. Не понимаю только, с чего бы ему нынче захворать? Пройдет. Больше суток не длится у него эта немочь.

Исходило сердце жалостью у тех, кто слушал рассказ деда Митри. Никоарэ молчал, пристально вглядываясь в серебристое кипение родников в черных колодцах. И казалось ему, будто чувствует он под своей рукой бешеный стук атаманова сердца.

В это мгновенье он желал одного: увидеть Агапие, попросить у него прощения за укоры и поддержать его добрым словом…

В десятом часу вечера у Черных Срубов неожиданно появился капитан Козмуцэ с двумя негренскими рэзешами. В сумерках смутно видны были леса и поля, оставшиеся позади; по высоким облакам, застывшим в небе, разливался еле уловимый розоватый отсвет заката, а далеко на востоке чернели мрачные тучи, предвещавшие бурю. Но на лужайке у колодцев все было спокойно.

Рэзешский капитан еще издалека подал знак, что едут к государю друзья. Однако товарищи Подковы поднялись, как было заведено, сжимая рукояти сабель; кони стояли оседланные.

Люди, известившие о своем приходе, остановились, не доезжая до лужайки, и ждали ответа.

— Пусть спешиваются да идут сюда, — приказал Никоарэ.

Верхние караульные, дьяк и Лиса, привели к срубам, а затем и на лужайку негренского капитана, знаменитого наездника.

То был человек невысокого роста, еще стройный и ловкий, хотя ему и перевалило за пятьдесят. У него были смелые глаза, густые сросшиеся брови, короткая черная борода. Коня он оставил около срубов у своих товарищей. Подошел к лужайке, где дожидался Подкова. Остановился.

— Я знаю его, — подтвердил дед Митря. — Он наш человек.

Подкова кивнул головой.

— Подойди ближе, братец Козмуцэ, — позвал лэкустенский рэзеш.

Ловкий чернявый всадник торопливо сделал еще несколько шагов и, сняв шапку, поклонился. Схватив правую руку, которую, стоя, протягивал ему Никоарэ, он склонил над ней голову.

— Понял я, светлый государь, — заговорил он мягко и ласково, — что надо мне поторопиться. Но наш друг Агапие не мог со мной приехать. Заволоклись у него глаза, пока рассказывал он о повелении твоей светлости, — так в седле и заснул от усталости.

— Стало быть, кончился его черный день, — пробормотал дед Митря, пристально глядя на Козмуцэ. — Завтра утром проснется с ясными глазами.

— Да, — тихо проговорил негренский рэзеш. — Пожелал я мира бедной душе его и вскочил на коня. Преславный государь, — добавил Козмуцэ, быстро повернувшись к Никоарэ, — прикажи двинуться в путь. Дожидается тебя у нас в Негренах ужин, кров и постель; найдутся у нас также чернила и перо, потребные для той грамоты, которую я отвезу в Могилев.

— Ну скажи, пожалуйста! Знавал я этого всадника еще в дни княжения Петру Рареша, — пробормотал дед Петря. — А он уж меня не узнает, видно, стар я стал.

— Голос у тебя все тот же, капитан Петря, — возразил негренский рэзеш.

— А ты, Козмуцэ, все так же смел.

— Смел я, капитан Петря, только рядом с желанными сердцу людьми.

Улыбнулся Подкова.

— Кого не узнал с первого взгляда, дед Петря, того и через девяносто девять дней не узнаешь. Отправимся немедля, дед Петря.

— Мы во власти божьей и твоей светлости, — отвечал старик.

— Нет, я сам во власти моих верных товарищей.

Они тронулись в путь; негренские рэзеши ехали впереди, а капитану Козмуцэ дед Петря дал место рядом с собой, позади его светлости Никоарэ. Некоторое время ехали быстро; потом стали шагом взбираться в гору по опушке леса.

Напала в тот вечер на деда говорливость, захотелось старое вспомнить. Он все расспрашивал негренского капитана, а тот отвечал.

— Помнишь еще, капитан Козмуцэ Негря, княжение Лэпушняну Водэ?

— А то как же? Помню, как в то княжение ты, капитан Петря, въехал верхом на крыльцо постельничего[49] Ванчи, привез ему указ господаря и схватил боярина за бороду.

— Бывало такое и при других господарях, — признался дед. — А что, Козмуцэ Негря, можешь ты еще держаться стоя на скачущем коне?