Никогда не забудем - страница 7

— Вот тот мальчуган, что вышку взорвал, — сказал ему Осипчик. Командир оглядел меня с ног до головы. — Молодчина! Останешься у нас, в отряде, — и отдал приказ зачислить во взвод Осипчика.

За взрыв сторожевой вышки меня наградили медалью «Партизану Отечественной войны».

Витя Пискун (1931 г.)

д. Ровнополье, Руденский район.

В начале войны мы выехали из Минска и поселились в поселке Выжары Смиловичского сельсовета Руденского района. Тут жило много партизанских семей.

В окрестных лесах действовал партизанский отряд Зельникова. Моя мать поддерживала с ним связь, получала листовки, а я со своими подружками разносила их по деревням.

Однажды мы собрались на опушке леса и стали играть «в партизан». Вдруг прибегает мальчик Витя и говорит мне:

— Поля, беги домой. Полицаи твою маму забрали.

Я со всех ног помчалась в поселок. Мамы дома не было. Бабушка Ганна, которая жила в одном доме с нами, сказала, что полицаи приехали на санях и увезли маму. А за что, она и не знает.

— Куда же ее повезли?

— Не знаю, — ответила старушка. — Они ничего не говорили.

Отца моего немцы повесили еще в сорок первом году. Потом забрали старшую сестру Раю и увезли неизвестно куда. А теперь схватили и маму. Я осталась одна. Что делать? Я не выдержала, села на скамью и горько заплакала.

Спустя несколько минут на улице послышался скрип снега. Я выглянула в окно. К хате подкатили сани, в которых сидело семеро полицаев. Один из них, увидав меня в окне, поманил пальцем. Я быстро утерла слезы, оделась и вышла. Изо всех сил стараясь казаться спокойной, спросила, что им от меня нужно.

— Садись и поедем, — велел старший.

— А куда? — спросила я.

— Не твое дело! — грозно прикрикнул он. — Куда повезем, туда и поедешь.

Я села в сани. Дул острый ледяной ветер, но я не замечала холода. Я думала о маме. По дороге полицаи расспрашивали меня насчет партизан. Я отвечала, как учил меня командир отряда: «Не знаю, никогда не была у партизан».

Меня привезли в Смиловичи и заперли в комнате, где уже сидела мама. Я обрадовалась, когда увидела ее. С нею мне было совсем не страшно.

Вскоре стемнело, и мы улеглись на нарах. Не спалось. Мама обняла меня за шею и долго говорила, как мне держаться, что отвечать на допросе. «Отвечай на те вопросы, на которые можно. А насчет партизан — ты ничего не видела и не слышала. Бить будут — не плачь, молчи. Докажи, что ты не из плаксивых». Я сказала, чтоб мама не беспокоилась: я хоть и мала, но знаю что к чему.

На другой день нас допрашивали — сначала маму, потом меня. От меня полицаи хотели узнать, где партизаны, сколько их, как вооружены, где находится их штаб.

Я твердила одно и то же:

— Не знаю, никогда там не была.

— Врешь! — крикнул начальник полиции и хлестнул меня плеткой. Я сжала зубы и молчала. Это обозлило его.

— Какая мамаша, такое и дитятко, — прошипел он и приказал вывести меня.

Потом нас отправили в Руденск. Начальник полиции злобно сказал:

— Там-то с вами разберутся.

В Руденске нас посадили в тесную и грязную камеру. Вечером принесли какой-то мерзлой картошки. Мы немного перекусили и легли спать на полу. Но уснуть не пришлось: в камере было холодно, из-под пола дуло, целыми табунами бегали крысы.

— Отсюда нам, дочушка, вряд ли удастся выбраться, — сказала мама и тяжко вздохнула. — Но что бы ни было — мы должны держаться до конца. Пусть знают палачи, что нас так просто не согнешь.

Утром нас позвали на допрос. Снова те же вопросы и снова:

— Не знаю, никогда не была у партизан.

На допросе присутствовал полицейский Сазонов, который знал нас до войны. Когда мы вернулись в камеру, мама сказала:

— Наш, русский человек, а помогает немцам. Сволочь. Смотреть на него противно. Теперь нам виселицы не миновать — обязательно выдаст.

Надежды на освобождение не было. Мы стали ждать смерти. Мама все время повторяла: «Скорей бы все это кончилось».

На другой день утром из соседней камеры до нас донеслись злобные крики. Стена была дощатая, с трещинами. Переборов страх, я прильнула к щелке глазом. То, что я увидела, заставило меня задрожать всем телом. В камере было пятеро: немецкий офицер, переводчик, два конвоира… Перед ними стоял молодой парень. Был он страшен: весь в крови, под глазами синяки, вместо одежды — лохмотья. Растрепанные волосы космами спадали на лоб. За спиной у него, на двери, была вырезана пятиконечная звезда. Показывая на эту звезду, офицер через переводчика спрашивал: