Николай I - страница 14

Первым учителем рисования Николая был директор Императорской Академии художеств И. А. Акимов, оказавший большое влияние на становление русской исторической живописи. В январе 1810 года его заменил адъюнкт-профессор исторической живописи, академик Василий Козьмич Шебуев, три года тому назад вернувшийся из Италии. Это был видный представитель классического направления в живописи, прекрасный рисовальщик, которого современники называли «русским Пуссеном». При новом преподавателе обучение начали с копирования гипсовых моделей. Ученик быстро привязался к своему учителю. В одном из писем 1810 года, хранившемся в семье художника, Николай писал: «Сдраствуй милый мой Вася! Сожалею, что Нева препятствует мне тебя видеть»^>{98} (имеется в виду ледоход на Неве, на время которого разводили наплавной Исаакиевский мост). Когда В. К. Шебуев, обучавший также Михаила Павловича и Анну Павловну, закончил 1 сентября 1812 года свои уроки, ему была назначена пожизненная пенсия по тысяче рублей ежегодно. Сохранившиеся в фонде Библиотеки Зимнего дворца в составе Государственного архива Российской Федерации рисунки Николая свидетельствуют об определенных успехах великого князя. Они изображают, часто в карикатурном виде, армейские типажи, в том числе отставного военного с большим животом, военную униформу, лошадей^>{99}. Одним из художников, которому великий князь подражал, стал А. И. Зауервейд. В дальнейшем он работал при Военно-топографическом депо Главного штаба и стал в 1820 году «первым живописцем». Позднее Николай I пригласил его в качестве учителя рисования уже для своих детей. Характерная и очень симпатичная черта Николая Павловича: своих учителей он всегда помнил и чтил. Известно также, что в 20-е годы гравированию офортом учили его вернувшийся в 1823 году из Европы О. А. Кипренский, а также Н. И. Уткин.

В целом полученное образование можно оценить как весьма противоречивое и, пожалуй, бессистемное. Несомненно, определенные знания на уровне образованных людей своего времени Николай Павлович получил. (Вспоминается пушкинское: «Мы все учились понемногу…») В то же время ученые степени маститых преподавателей оказались скорее препятствием, нежели помощью в обучении. Лекции А. К. Шторха и Ф. П. Аделунга запомнились Николаю своей «усыпительностью», а уроки древних языков — отсутствием смысла. Признавая недостатки своего образования, Николай сделал соответствующие выводы при обучении своих сыновей — в первую очередь Александра и Константина. «Не надо слишком долго останавливаться на отвлеченных предметах, которые потом или забываются, или не находят никакого применения в практике, — говорил он барону М. А. Корфу в октябре 1847 года. — …По-моему, лучшая теория права — добрая нравственность, а она должна быть в сердце независимо от этих отвлеченностей и иметь своим основанием религию»^>{100}. Именно практический, рациональный склад ума Николая Павловича будет определять его поступки. Историк А. М. Зайончковский писал: «Богато одаренный от природы тем практическим умом, который чужд всяких иллюзий и увлечений, великий князь в значительно большей степени проявлял способность к анализу, чем к творчеству; твердость раз установившихся убеждений в нем очень часто шла в ущерб той гибкости ума, которая неразрывна с легким восприятием новых идей, бесспорно ведущих к прогрессу, но и не чуждых роковых увлечений»^>{101}.

Во время «грозы двенадцатого года», подобно царскосельским лицеистам, великие князья Николай и Михаил остро переживали свое вынужденное заточение в Гатчине. Да и нудные уроки им весьма надоели. Позднее Александра Федоровна напишет в воспоминаниях: «Мой муж и Михаил ненавидели Гатчинский дворец, вспоминая проведенные в нем скучные зимы 1810, 1811 и 1812 годов, посвященные исключительно воспитанию»^>{102}. Уже в 1812 году Николай Павлович просил разрешения вступить в действующую армию: «Мне стыдно сознавать себя бесполезным на земле существом, непригодным даже для того, чтобы пасть смертью храбрых на поле битвы»