Николай I. Освободитель - страница 18

Тут нужно признать, что мне далеко не всегда удавалось сдержать свой порой слишком длинный язык, и иногда из моего рта вылетали слова, которые, наверное, произносить не стоило. Однако дело в том, что я так соскучился по обычным разговорам со взрослыми людьми на нормальные взрослые темы, выходящие за рамки моего обучения и быта Зимнего дворца, что часто-густо не мог сдерживать свои фонтаны красноречия. Тут надо отдать должное Семену Романовичу — с которым, впрочем, я был согласен далеко не по всем вопросам, особенно что казалось внешней политики — воспитатель общался со мной исключительно как равный с равным без скидок на возраст или наоборот благоговением перед высоким статусом.

Так, в качестве примера, я с уверенностью заявил о восьми планетах солнечной системы, совершенно не подумав о том, что Нептун все еще не был открыт и пока «в обойме» числится только семь «шариков». На все уточняющие вопросы Воронцова, откуда мол у меня такие интересные сведения, я только пожимал плечами и уверенно отвечал, что просто знаю. Когда же меня в итоге попытались обвинить в том, что просто придумываю все по-детски, я предложил Воронцову пообщаться на эту тему с Шарлоттой Карловной. На следующий день воспитатель пришел задумчивым и молчаливым и как-то по-особенному подозрительно наблюдал за тем, как я вдумчиво листаю очередную философскую галиматью, автоматически делая пометки карандашом в лежащем рядом на столе блокноте.

В общем, именно Воронцов натолкнул меня на мысль, о том, как правильно взаимодействовать с императором, что в итоге привело к достаточно серьезным последствиям.

— Почему бы вам, ваше высочество, не попробовать обратиться к императору посредством карандаша и бумаги, раз уж, как показала практика, вы владеете этими двумя вещами весьма искусно. Меня же вам удалось заинтересовать таким образом, возможно и его императорское величество не устоит перед силой эпистолярного жанра, — пожал плечами Семен Романович, узнав источник моих затруднений. — Однако, если вы хотите моего совета, то не следует уподобляться разным доморощенным радетелям за народное и государственное благо и расписывать, как следует обустроить империю, чтобы тут всем сразу стало жить хорошо.

— За кого вы меня принимаете, Семен Романович? — Немного возмутился я, — это я отлично понимаю. Вот только какая тема сможет заинтересовать императора и при этом быть достаточно «узкой», дабы не выглядеть беспочвенными рассуждениями о поиске смысла жизни.

— Давайте подумаем вместе, — все же Воронцов был прекрасным педагогом и даже я даже учитывая мой «внутренний возраст» и знания человека двадцать первого века невольно начал прислушиваться к его советам и ценить его мнение. Что ни говори, а воспитатель имел опыт обращения в таких средах, до которых мне дорасти не удалось, — как вы думаете, какие главные проблемы России?

— Кроме войны с Наполеоном, мимо которой нам проскочить явно не удастся, и которая обойдется нам в десятки тысяч жизней русских людей и миллионы рублей, выброшенных на ветер?

— Кроме, — усмехнувшись тому, как я сформулировал вопрос, кивнул Воронцов. Он, будучи, как ни крути, продуктом своей эпохи, ко всему прочему являясь заядлым англофилом, считал войну с терроризирующим континент корсиканцем делом нужным и правильным. Впрочем, так считали большинство российских дворян, и, в том числе — что меня поражало особенно — проходящие по военному ведомству, которым собственно и предстояло идти в штыковую на французскую картечь.

«Интересно, какой процент служащих сейчас офицеров доживет до пятнадцатого года, пройдя через все войны следующих пятнадцати лет», — пришла в голову неожиданная мысль. — «Где-то читал, что из начавших войну в сорок первом срочников 22–23 годов рождения до победы дожило что-то около пятнадцати процентов. Вряд ли тут цифры сильно лучше, если даже генералы типа Багратиона регулярно гибли в больших сражениях».

В слух, однако, я сказал другое.

— Проблем на самом деле — завались.

— Озвучьте ваше видение, я с удовольствием выслушаю, — приглашающе улыбнулся Воронцов.