Никто - страница 14

— Я не слышал вашего смеха.

— Потому что никто из нас не смеялся. Потом я искал тебя.

— Знаю. Помню.

— Говорить дальше?

— Ты нашел меня под вон тою смоковницей, я плакал.

— Я и тогда не засмеялся. Я стал рядышком на колени, краем хитона утер твои слезы и поцеловал тебя в губы.

— Помню.

— Мы были подростками, но мы понимали, что такое уважение. Признай, что мы хоть на минуту умели быть искренними.

— Признаю. Только не подтверждай этого повторением того поцелуя. Да я теперь и не плачу.

— Благодарю тебя.

— Поблагодари лучше свой огорченный вид.

Одиссей после паузы:

— Скажи, догадываешься ли ты, в какую сторону и к какой цели поплыл мой сын с товарищами?

— Только догадываюсь.

— Куда глаза глядят и без определенной цели?

— Можно сказать и так.

— То же самое ответила мне Евриклея.

— Твоя ключница — женщина умная.

— Она сообщила мне еще многое другое, достойное размышления.

— Ты непременно должен со мной поделиться?

— И хотел бы и не хотел бы.

— Надо выбрать что-то одно.

— Я уже выбрал. По крайней мере пока.

— Едучи куда глаза глядят, можно куда-то приехать, и даже не имея цели, можно порой ее достигнуть.

— А знаешь, Смейся-Плачь, я иногда завидую сыну.

— Только иногда?

— Минуты печальной зависти бывают у меня часто, и все они схожи.

— Обороняйся!

— Я так часто в жизни оборонялся!

— Нападая.

— Пусть так. Но не всегда.

— Твои побеги тоже были своего рода нападениями.

— Я стремился на Итаку. А до того — на троянскую войну. Теперь я порой чувствую себя беззащитным.

— Бессильным.

— Пожалуй. Беззащитным, бессильным…

— Навсегда?

— Мужской силы я не утратил, успокойся.

— Насколько мне известно, я не женщина и не молоденький, хорошенький мальчик.

— Старик Евмей болен.

— Я его навещаю.

— А может, Ноемона?

— При случае.

— И как ты считаешь?

— Считаю, что он поправится.

— Евриклея говорит то же самое. У вас удивительно совпадают суждения и мнения.

— Не следует ли мне жениться на твоей ключнице? Шут и ключница — превосходная пара была бы. Как ты думаешь?

— Попроси ее руки.

— Требуется твое согласие.

— Евмей…

— Тревожится за тебя.

— Почему он сам не может мне этого сказать? Я же был у него.

— Верные слуги не показывают своей тревоги о персоне господина.

— Выходит, ты не был верным?

— Я твой шут. А верность и неверность шута — они тоже шутовские.

— Опять за свое?

— Ты сам того хотел.

— Извини.

— Можно считать, что ты спасен, если ты еще хочешь и умеешь просить извинения.

— Почему же Евмей тревожится за меня?

— Потому что, как я тебе сказал, он догадывается…

— Но если я не знаю, куда себя девать, как дальше жить?

— Почти всю жизнь я это знал. Теперь не знаю. Не вижу будущего. Не вижу себя в будущем.

— Сперва так спрашивает мальчик, потом муж, перед которым ряд старческих лет.

— Вопрос — пустяк! Ответа не могу найти.

— Может быть, ты неправильно ставишь вопрос?

— Ты знаешь меня с детства. Сумеешь ли подсказать мне хоть один правильный вопрос?

— Прости, если я буду говорить цветистым слогом, но вопрос это как бы женское лоно, а ответ — мужское семя. Чтобы произошли роды, женщина должна быть плодовитой, а мужское семя живительным.

— Ты что, хочешь меня сделать двуполым?

— А разве природа не двуполая? Войди в себя как в женщину и оплодотвори сам себя, как делает мужчина. Пустые игры — скажешь ты и будешь прав, если так скажешь. Смертельно важные игры — ответишь ты и будешь прав, если так ответишь. Конец. Точка. Теперь мне надо лишь просить у тебя прощения за то, что я изменил — не надолго, правда, но все же изменил — своему призванию. Но — господин приказал, слуга исполнил.

— Отдавай золотой ошейник!

— Он нужен для новой собаки?

— Сними его.

— О нет, господин! Не вели мне расстаться с любимой игрушкой.

— Я не шучу…

— А я не слышу.