Нина Горланова в Журнальном зале 2004-2006 - страница 12

Ира посмотрела в окно. Там было дерево ясень. Вдруг оно в глазах дернулось, сдвинулось влево и снова вернулось на место. “Плохо показывают”, — подумала она. Так по ТВ узнают о купюрах. А сейчас Высший Режиссер сделал ей купюру? Но зачем?

— Где у нас вода святая? Побрызгай на меня.

У Саши дрожали руки, и он налил ей полное ухо святой воды. Стал наклонять голову жены и выливать…

К вечеру у Иры началась рвота, и впервые у Саши не было почти никакой надежды, издалека только один раз промерцала мысль: а может, это всего лишь подействовали вчерашние, разогретые сегодня, макароны? Через час, после того как Иру увезла “скорая”, он позвонил в больницу: инфаркт.

Шамильевна носилась тут же, стуча костылем, и призывала Сашу с Ирой идти биться за Шамильевну на телевидение, чтобы не пугали, заразы, ее зря, а то такое давление ей нагнали!

— Вы что, не понимаете: Ира лежит в кардиологии!

— Кочетов, не сдавайся: ты же кочет, а не кочка! Выпишут ее как новенькую! И тогда сразу звоните! А то все меня забросили.

Но на следующее утро власть Шамильевны над реальностью закончилась: из кардиологии позвонили и спросили, когда Кочетов заберет тело жены. Ира скончалась во сне — через пять минут после полуночи.

Он позвонил дочери на сотовый, и Марина начала привычно, сильным тренерским голосом, как в общении со своими гривастыми питомцами:

— Папа! Держаться! Мы должны выстоять! — И закончила нормальным жалким голосом: — А помнишь, как вы меня в первый раз повезли на ипподром? Дедушка еще меня взгромоздил на мерина Прогресса… Дедушка был в узорчатой такой ру…башке.

Тут в трубке забурлило море бурное, и Саша сказал:

— Ну, что делать… ты звони мужу, я Ириным ученикам сообщу.

Он был весь какой-то сплошной внутри и ничего не думал… вспомнил: Ира говорила, где лежит последнее необходимое. Да, в нижнем ящике…

Достал оттуда оба пакета. На Ирином платье просвечивал сквозь пластик конверт. Там лежала открытка Ире от Сашиной мамы — к 8 Марта: “Поздравляю, родная! Я верю! Ты всегда будешь хорошая, веселая, моя дорогая чистюлька”. Ира один раз назвала свекровь “свекровище-сокровище”.

А дальше было пожелтелое письмо от Розика, которая “Смерть и Любовь”. Но не то, первое (его Саша выбросил, а в ответе написал, что женат). Этого второго письма он никогда не видел. Зачем Ира его скрыла? И почему сохранила? Теперь не спросишь. Розик писала двадцать восемь лет назад:

“Саша, возвращаю письмо о вашей жене, зачем оно мне. Передайте его ей”.

А он ей тогда написал, оказывается, вот что:

“Роза, из-за тебя мы поссорились. Может, ты и не понимаешь, но семейная ссора — это гражданская война не только между двумя людьми, но и внутри одной души. Ира говорит, что обида — это один сорняк внутри, а корней-то, корней напускает: и в сердце, и в мысли, и в ноги. Я ее вчера нашел ушедшую из дома — еще немного, и она совсем была бы под снегом. Просто не знаю, что ей подарить на день рождения, чтобы она забыла твое письмо”.

Он прочитал аккуратно все до конца. Хорошо, что эта Розик, эта ссора — все случилось, ведь потом столько шуток было по этому поводу. “Иди, твой Розик ждет, прижимая Брюсова к груди”, — если он где-то задерживался. А он глуповато вытаращивался: “От вашей ревности, мадам, я шкоро лишусь вшех жубов”.

Саше показалось, что в окно виден дождь. Почему-то он вспомнил, что дождь индейцы называли “слезы богов”… Это последний дождь в этом году, подумал он.

Руки холодеют. Можно вызвать “скорую”, но лучше уйти сегодня вечером вдогонку за женой, поэтому он поспешил все приготовить: выложил на стол документы, деньги. Как мало сделал, а ног не чувствую, значит, я уже на выходе. Взял молитвослов, начал читать покаянный канон, но буквы задвоились на “иже делы и мысльми осквернився”.

Изнеможенный, он прилег.

Вздохнувши, один Светоносный над ним сказал другому Светоносному (голос такой звучный):

— Здесь наша служба вокруг них заканчивается.

На поминках депутат Коробко сказал так:

— Вот поздравлял я Ирину Николаевну с Новым годом. А она — меня. И сказала: “Желаю, чтоб не было хуже, чтобы статус-кво…” А я сразу: “А если невзначай новый год будет лучше, мы его примем, так и быть, — хотя бы в третьем чтении?” А Саша, простите, Александр Палыч, кивнул: примем!