Ниобея - страница 4

Реализм Грабельшека заключается именно в том, что все эти полночные «аудиенции», все посмертные визиты психологически мотивированы состоянием героини. Если бы кто-либо из «визитеров», например Тоне, после своей смерти открыл ей вину Пепче, то в произведение был бы внесен элемент фантастики. Но никто не раскрывает ей тайны, которой не раскрыла сама жизнь, не раскрывает ничего, кроме тех психологических состояний, которые могли быть поняты или угаданы и при жизни героев. Пока жива Аница, живы и близкие ей люди. Живы в реальности ее сердца, в иллюзорной, но, может быть, психологически единственно возможной попытке примирить их всех между собой. Книга Грабельшека построена как сложное, многоплановое произведение, лейтмотивом которого являются размышления Аницы Кнезовой о человеческой жизни. Именно ее образ объединяет развитие всех остальных сюжетных линий, он же завершает эту сложную симфонию в прозе.

Роман Грабельшека трагичен. В семье Кнезовых умирают отец, четыре сына, дочь и мать. Но несмотря на это, в романе не чувствуется пессимизма. Именно в силу трудности и хрупкости человеческого бытия, в силу незащищенности человека перед смертью еще более прекрасными предстают минуты радости и восхищения жизнью. Радость любви, труда, дыхание вспаханной, плодоносящей земли, радость человеческого общения, чистоты неба — все это свежестью весеннего ветра пронизывает роман Карела Грабельшека.

Драматизм книги не искусствен. Весь философский комплекс романа органически вытекает из самой трудной, подчас трагичной, ничем не приукрашенной жизни крестьянской семьи. В романе нет ни натурализма, ни ложной романизации деревенской жизни. В этом, как и в воссоздании событий войны, Грабельшек до конца последователен. Его творческий метод можно не колеблясь определить как глубоко самобытный психологический реализм.

Л. Симонович

Она все еще не собирается уходить? Кнезовка в нетерпении. Как бы это ей сказать? Обидится она? Подумает, что хочет от нее избавиться? Конечно, хочет, но показать этого нельзя. Ведь без нее не обойтись. Кто будет за ней ухаживать, ходить для нее в магазин? Люди так обидчивы, а эта Мерлашка в особенности, из-за чепухи готова надуться как мышь на крупу. Что такого она сказала ей в последний раз, что та три дня на нее дулась? Она уже не помнит, только ничего плохого… Нужно быть к ней повнимательней, не годится, чтобы та опять была недовольна. Дело ведь не только в помощи, когда-никогда нужно с кем-то и поговорить. Днем, кроме Мерлашки, в дом никто не заглядывает. Они приходят только ночью. Она не хочет, чтобы Мерлашка, ее соседка и жена их бывшего арендатора, мешала ей разговаривать с ними. Чего доброго, растрезвонит об этом людям, а ей этого не хочется. Выходит, она совсем не такая, какой притворяется, подсмеивались бы люди. Вон как ее скрутило, сказали бы они. Может, они даже и позлорадствовали бы — таковы уж люди. Если перед ними плачешь, они тебя утешают, наверно, им даже тебя жалко, а в глубине души им все-таки приятно, что несчастье случилось с кем-то другим, а не с ними. Зачем плакать, жаловаться, разве это ей поможет? Ей приятнее, что люди считают ее черствой. Как-то, когда она еще показывалась на люди, она краем уха слыхала: «Обо всем позабыла, что ей за дело до того, что осталась одна».

— Одна? — Она еле заметно усмехается, так, чтобы этого не увидела Мерлашка. Она никогда не бывает одна, они всегда с нею. Только вот поговорить с ними она не может, днем ей все что-нибудь мешает, да и Мерлашка рядом… Ночью другое дело — они остаются одни, можно свободно поговорить обо всем. Сейчас, когда сон отнимает у нее совсем немного времени, ночи такие длинные. Днем она лежит, иногда чуть подремлет, а ночью даст своим аудиенции.

Она снова усмехается. Где это она подобрала такое странное слово? В этих глупых книгах. Раньше она любила их читать, разумеется, когда ей это удавалось. Теперь она уже давно не читала книг. А эти странные слова остались у нее в памяти от прежних времен. Это короли дают аудиенции, а ведь она всего-навсего простая крестьянка.