А нынче вечно молвит не о том:
От русских знаний слишком одиноко
Без меры пить во времени чужом.
Не жаль ему ни дней с налетом тлена,
Ни старых песен вольную печаль.
Лишь Божьих слов, плененных во вселенной
Чужих наречий — как России, жаль.
Пишу — рукавицей по снегу в Мадрид и Париж
Из тьмутаракани в сосульках, свисающих с крыш!
Смеется Урюпинск, Смоленску поет Чухлома,
И снова антоновкой русская пахнет зима!
Сугробы и звезды — в сумбуре родящихся строк!
Осмыслить не поздно, в какой ты попал уголок!
Хлеб с коркой хрустящей приснился в снегах воробью.
Соседке Маринке — морозное слово «люблю».
Матренушке бабке — в сияющих розах платок.
Ивану дедку — снежный шелест евангельских строк.
Проснулся алкаш на сугробной перине зимы —
Поведал мальчишкам свои межпланетные сны.
Он вещий поэт, но не надо мирской суеты!
Он с миром на «ты» и с великой Вселенной на «ты».
Не членством в Союзе дивил он свой лазерный век.
В бутылке — три музы. Над музами — вечность и снег.
Сольются в колодце в одно «никогда» и «всегда».
А вечность не сложишь, как ты ни мудри, изо льда.
Что ж, вечность не сложишь, так вечно невечным живи!
Ты вечность не сложишь, но сложишь признанье в любви!
К слепящему миру с пивнушкой «Заря» у пруда,
Летящему в бездне — мальчишкам известно, куда!
Где звезды смеются и розами заткан Покров,
И ловят антенны известия дальних миров.