Нирвана и саунд Сиэтла - страница 10

С этим связан и поиск сексуальных ориентиров, выходивших за рамки урловых стереотипов, типичных для отсталого Абердина. Курт без труда сходился с девушками, однако замечал: «По-моему, ни одна старшеклассница в моей школе не была привлекательной. У них всех были безобразные прически и гнусные манеры. Поэтому я какое-то время решил побыть «голубым».

К 1981 году, когда Кобейн приобрел первую гитару, он превратил свое отчуждение и сексуальную амбивалентность в некий образ, форму существования: «С четырнадцати лет я имел репутацию гомосексуалиста. Это было очень классно, ведь таким образом я нашел пару «голубых» приятелей, что было почти невозможно в Абердине.

Конечно, меня часто били за то, что я с ними связался. Сначала обо мне думали как о малом со странностями, просто как о несчастном ребенке. Hо как только ко мне приклеился ярлык «голубого», я приобрел свободу, то есть возможность быть изгоем, не похожим на остальных, и отпугивать от себя людей. По пути из школы домой я также приобрел кое-какие страшноватые впечатления».

«В этом городе живешь, как в стеклянном доме, — объясняла мать Курта. — Все за всеми подсматривают и сплетничают, и у каждого есть маленькие хитрости, чтобы уцелеть в этом мирке, а у него их нет». Поэтому он создал собственный мир и лелеял его: с двенадцатилетнего возраста он хотел стать рок-звездой.

Генеалогическое древо рок-н-ролла, по-моему, достаточно точно воспроизводит его историю. Какой-нибудь любознательный меломан, пришедший из мрака XXI века и заинтересовавшийся музыкой восьмидесятых, придет к выводу, что, конечно, именно нью-йоркский панк породил лондонский панк, который, в свою очередь, разжег пламя американского хардкора, слившегося с хардом и глэмом семидесятых, а также с «убойным металлом» восьмидесятых, чтобы произвести на свет грандж.

Такая теория хороша для тех, кто разобрался во всем задним числом и имеет богатую коллекцию дисков. Hа самом же деле история состоит не только из массовых движений, она также является суммой судеб отдельных личностей. А личности, в особенности тринадцатилетние, проживающие на краю Америки, в 70 милях от ближайшего приличного города, обычно не имеют доступ к истории современной поп-музыки.

Поэтому музыкальное восхождение Курта Кобейна не было столь последовательным и логически обоснованным, как могла бы предполагать теория. Он воспитывался на том, что его окружало в доме родителей: «The Beatles», «The Monkees», «The Chipmunks». Позже, живя с отцом в вагончике, Курт приобщился к клубу меломанов, получая регулярные дозы хард-рока: «Led Zeppelin», «Kiss», «Aerosmith», «Sabbath». Когда закрутился панковский вихрь, Кобейн все еще тонул в музыке начала семидесятых. Hо он читал о панке в подростковых журналах, следя за дьявольским смерчем «The Sex Pistols», прошедшим по Америке, и старался вообразить и изобразить на своей первой гитаре, как должна звучать эта группа. В конце 1981 года он наконец наткнулся в Абердине на человека, у которого был панк-диск или, точнее, то, что предположительно было панк-диском: затянутый, неровный, до невозможности раздутый экспериментальный «тройник» «The Clash» «Sandinista». Кобейн был просто подавлен: ни гитарных риффов, ни страсти, ни катарсиса. «Я обвиняю «Sandinista» в том, что он отпугнул меня от панка на несколько лет, — отметил Курт в 1991 году. — Он был таким паршивым».

Hе имея подпитки извне, Кобейн обратился к внутренним резервам: «Как только у меня появилась гитара, я тут же начал сочинять сам, а не копировать какого-нибудь Вэн Хейлена. Я хотел найти собственный стиль. До сегодняшнего дня я знаю только парочку чужих песен, те самые, которые я разучил, начиная играть на гитаре: «My Best Friend's Girl» («Девушка моего друга») группы «The Cars» и зеппелиновскую «Communication Breakdown» («Полное взаимонепонимание»).

В Абердине были бары, и в Абердине были группы, но все они играли чужой репертуар, все, кроме одной. Мэтт Люкин (бас), Дейл Кроувер (ударные) и Базз Озборн (гитара и вокал) были доморощенными абердинскими панками. Однажды они прочли в местной газетке о пятидесятилетнем человеке по имени Мелвин, которого поймали в универмаге «Монтесано», когда он крал оттуда рождественские елки. Даже по абердинским меркам это было необычайно дерзкое и бессмысленное преступление; оно понравилось группе, которая тут же окрестила себя «The Melvins».