Нити судеб человеческих. Часть 1. Голубые мустанги - страница 16
- Так ваша ли в том вина, Сергей Сергеевич? Вы и так рискуете, что берете меня в секретари.
- Риска никакого нет, в ГПУ меня за это не заберут. А тот, который вас так напугал, он не злой человек. Просто он трус, всегда боялся НКВД, а теперь боится гестапо. Он до революции был школьным инспектором, при коммунистах работал где-то за Перекопом. Ему предложили быть директором, и он сперва согласился, а потом испугался - что будет, если советская власть вернется?
- Сергей Сергеевич, а вы того же не боитесь?
- Боюсь. Но все отказываются. Должен же быть у школы директор, ведь дети уже два года без школы. Я пошел на эту жертву. Ладно, бог милостив. Ведь школу не немцы открывают, и денег на нее Германия не дает. - Сергей Сергеевич поднялся из-за стола, высокий, худой, в сером обветшалом костюме. “Риск нешуточный”, подумала Хатидже, которая, как почти все наши люди, не верила, что немцы надолго останутся в Крыму.
- Итак, надеюсь увидеть вас завтра с утра на работе, - директор-камикадзе наклоном головы распрощался со своей будущей секретаршей.
Школу при содействии оккупационных властей собиралась субсидировать городская дума, состоявшая в основном из выживших при советской власти бывших чиновников Таврической губернии. Почти все они были русские шовинисты, привыкшие презирать нерусских, на земле которых нынче проживали. При всей мерзости коммунистической национальной политики, приведшей под лозунгом борьбы с буржуазным национализмом к почти полному уничтожению образованного слоя крымских татар, откровенного расизма и антитюркских лозунгов при советской власти не было. Теперь же под сенью германского “нового порядка” бывшие чиновники русского царя устанавливали своего рода режим апартеида для коренного населения. В частности, открывались школы “только для русских”, в которые принимали всех, кроме татар. Деньги на это мероприятие собирали в качестве налога у появившихся разного рода мелких предпринимателей, у сельских кооперативов. В числе налогоплательщиков немало было и татар, пытавшихся выживать в новых экономических условиях, несмотря на всяческую дискриминацию. Дискриминация была жестокая, и ее удавалось проводить в основном по той причине, что мало оставалось на полуострове мужчин-татар, были все они призваны в Красную Армию. А чиновники из дореволюционных губернских учреждений откуда-то нынче повылазили, как тараканы, - видно и спрятались от призыва в армию надежно, как эти самые насекомые. В городские учреждения, которые оказались необходимы немецким хозяевам, татар на службу не брали. Полицаи в городах были только из русских, хотя в татарских селах по необходимости на полицейскую службу брали иногда и представителей коренной нации. Все оставшиеся с довоенных времен вывески на татарском языке были сняты...
Так и стала педагог со стажем работать в своей же школе секретарем директора. Под свой страх и риск порядочный русский человек взял себе в секретари крымскую татарку. Хатидже была ему безмерно благодарна еще и за то, что удалось устроить в ученицы русской школы старшую дочь. Татарская школа была одна на весь город и ютилась в полуразвалившемся старом здании, к тому же почти всех татарских учителей расстреляли в тридцатых годах как буржуазных националистов.
Младшую дочь нельзя было выводить на люди...
И вот теперь, после возвращения советской власти, новая беда.
Весь крымско-татарский народ был лишен земли под ногами, был поднят над землей и брошен в темноту и тесноту грязных товарных вагонов. Не герой Геракл оторвал Антея от матери-земли, - большевистская власть предательски заключила под стражу женщин, детей и стариков в те дни, когда мужчины на фронтах жесточайшей из войн защищали эту власть! Захватила беспомощных людей под дулами автоматов, и, отлучив от домов, от нажитого годами какого-то имущества, лишила и почвы под подошвами ног...
Шли по степям кипчакским, всё удаляясь от Крыма, эшелоны. На голых досках, на клочке сена, на тонком одеяльце тряслись в гремящих старых телячьих вагонах несчастные люди, - не преступники, не враждебный класс