Нити судеб человеческих. Часть 3. Золотая печать - страница 58
- Может для кого Крым и «закрытая зона», но для нас Крым – единственная родина. И мы не какие-то приезжающие. Только в Крыму мы хотим и будем возводить свои дома, сажать сады и виноградники, строить школы.
- Школы строить? Может, и мечети в Крыму строить захотите? – ощерился майор.
- Конечно, - спокойно ответил Ибраим. – Русские же строят здесь свои церкви, а нам свои мечети восстанавливать тем более надо.
- Ты русских не трогай! – вдруг рассвирепел майор.
Ибраим удивился этой вспышке злобы офицера.
- Вроде бы никто русских здесь и не трогает. Это русские надели на нас наручники и приволокли в отделение, - заметил он.
- Ты русских не трогай! – опять взревел офицер и, вскочив со стула, влепил стоящему перед ним с заведенными назад руками человеку по зубам. При этом офицер не мог не принять во внимание то, что руки татарина скованы наручниками, и можно не опасаться получить сдачу – был татарин не хлипок.
У Ибраима была разбита губа, которая сразу же вспухла, и не было возможности утереть текущую по подбородку кровь.
- Что ж, мы это уже видели в кино, как в гестапо наших людей избивали, - прошепелявил он.
В ответ майор нанес мощный удар в челюсть и Ибраим упал. Поднявшись, он вознамерился ногами избить милицейского офицера, но тот уже укрылся за столом и дрожащими руками набирал номер телефона.
- Сволочь, ты советскую милицию с фашистским гестапо сравниваешь? Ну, погоди! – майор звонил в КГБ, чтобы сообщить, что задержан не рядовой демонстрант, а засланный шпион, агент международного терроризма… ой!... империализма то есть.
Ибраим с трудом пошевелил непослушными губами и выплюнул в лицо майора сгусток кровавой слюны.
- Ондан сонъ дерт адам мени бир одагъа сюреп ойле догдюлер ки, эсимни джойдум. – улыбаясь рассказывал Ибраим.
А что улыбаться-то, что веселого в этом: «После этого четверо мужиков заволокли меня в какую-то комнату и так избили, что я потерял сознание».
Да уж, веселенькая информация!
- Но сыновьям я об избиении не сказал, - строго проговорил Ибраим, - и ты, смотри, при случае не проговорись. А то взорвут они к гнебеней матери всю эту будку.
- Ха, взорвут! – засмеялся Керим. – Слава богу, бомбы у наших нет.
- Надо будет, и бомбу найдем, - сурово произнес Ибраим.
«Ого!» - подумал Керим.
Меня никто никогда не избивал и я никогда не терял сознания, за исключением одного давнего случая. Дело было жарким летом одна тысяча девятьсот сорок второго года. Мы с другом довоенной поры Димкой и с примкнувшими к нам ребятами играли в бывшем нашем дворе, теперь занятом какой-то важной немецкой частью. Всех жильцов немцы выселили, осталась только семья Димки, отец которого служил еще до войны нашим дворником. Немцы - новые хозяева, гнеби иху мать! - разрешили семье дворника оборудовать под жилье подвальное помещение, там все и ютились. Я же регулярно приходил в наш двор с другого конца города, и мы с моим старым товарищем затевали былые игры. День был жаркий, а в соседнем дворе, именуемом нами «третьим номером», был водопроводный кран, к нему мы и пошли напиться и умыться. Потом мы сидели под каштаном в том же «третьем номере», когда к крану подошла девочка моих примерно лет и сначала подставила под прохладную струю ноги и руки, а потом стала ладошками подбрасывать воду над своей головой. То ли девочка мне понравилась, то ли привлекла затеянная ею игра, но я подошел к крану и тоже стал подбрасывать вверх воду. Девочка завизжала, призывая маму. Из дверей напротив крана выглянула бабенка, обругала меня паразитом и истошно стала звать:
- Ганс, Ганс! Ком! Анечку обижают!
Из-за спины орущей тетки выбежал дюжий немец с заросшей рыжей шерстью голой грудью, подбежал ко мне и влепил пощечину. Я отлетел в сторону и очнулся уже в нашем дворе, куда меня притащили мои товарищи…
Недавно, по прошествии шестидесяти лет, я зашел как-то во двор «третьего номера». Тот кран стоит, правда воды в нем уже нет. И те двери еще не обрушились, за которыми отдыхал веснушчатый немец, когда его позвала наказать восьмилетнего мальчишку его русская подруга. Бедный рыжик, наверное, сковырнулся где-нибудь под нашими пулями, а та девочка, моя ровесница, и теперь проживает, пожалуй, за той дверью.