Нобелевский лауреат - страница 44

Ванда не сказала Крыстанову о звонке министра. Несмотря на начальственный тон Гергинова и высказанные им политические соображения, она все же никак не могла отделаться от мысли, что их служебные отношения — это что-то глубоко личное. Разумеется, он никогда ничего не позволял себе — не мог этого допустить, да и она, по правде сказать, ничего подобного не ожидала. Но если это так, то почему он захотел вернуться к прошлому именно сейчас? Это было для нее загадкой. Кроме того, и возвращаться-то некуда. Ведь абсолютно ничего не было. Единственным ее аргументом в пользу домыслов был тот факт, что министр решил поручить дело Гертельсмана именно ей — наказанной, неблагонадежной. Ведь он же мог отдать его кому-то другому. Мог вообще забыть о ней и оставить потихоньку деградировать в Детской комнате полиции. Судя по скрытой угрозе в его голосе, его эта мысль наверняка посещала. Ванду бесконечно раздражала примитивная смесь подчеркнутого внимания и плохо скрытой авторитарности, с помощью которых он пытался на нее влиять.

«Что-то я не помню, чтобы он был настолько глуп», — подумала она. Но если быть совсем уж честной, она вообще его не помнила. Если и вспоминала о Гергинове, а до вчерашнего дня не было причин его вспоминать, то перед глазами сразу возникал медийно-канцелярский образ раздобревшего, преждевременно состарившегося администратора, гордившегося своей политической «востребованностью», абсолютно уверенного в том, что без него все рухнет.

«Он очень скоро слетит», — подумала Ванда.

В последнее время о Гергинове носились разные слухи. Он стал допускать ошибки, которые потом исправлял грубо, с беспардонной самонадеянностью, так как ловкости ему всегда не хватало. Бывший учитель музыки попал на шаткие подмостки власти совсем случайно, как это часто бывает в жизни, и в размытом свете рампы позади него образовалась чудовищная, деформированная тень. А потом бесследно исчез, растворился, оставив тень распоряжаться его жизнью.

Когда Беловская вернулась в комнату, Явор уже докуривал вторую сигарету. Несмотря на открытое окно, в комнате пахло чем-то тяжелым и подозрительно сладковатым. Ванда тоже закурила, и уже с первой затяжкой ощутила во рту густой вкус экзотических трав, которые точно не были марихуаной, но и табаком их тоже нельзя было назвать.

— Просто не представляю, что еще можно в данный момент сделать, — нарушила молчание Ванда.

— Будем ждать.

— А если до конца дня не позвонят?

— Продолжать ждать.

Будь это кто-то другой, а не Явор, столь демонстративное спокойствие вывело бы ее из себя. Но Беловская уже давно поняла, что мозг ее коллеги никогда не переставал работать, даже когда находился на пределе истощения. Рано или поздно, он обязательно что-то придумает. Разумеется, она не рассчитывала только на него, но когда ей было особенно трудно, сама мысль о том, что всегда можно обратиться к нему за советом или разъяснением, придавала ей уверенности в том, что ее собственные рассуждения выведут ее из тупика.

Рано или поздно.

— Если бы мы точно знали, почему решили похитить именно Гертельсмана, мы могли бы значительно сузить круг подозреваемых, — нарушила молчание Ванда.

— Но почему… — откликнулся на ее слова Крыстанов так рассеянно, словно вообще не слышал ее. — Те два миллиона, которые они потребовали как выкуп, они могли бы содрать и с какого-нибудь здешнего бизнесмена… Зачем им нобелевский лауреат?

— Может быть, для того, чтоб поднять шум? — предположила Ванда.

— В таком случае, зачем им шум?

— А если допустить, что это чей-то заказ?

— Вполне возможно. Но чей?

Они рассуждали, как бы взаимно дополняя друг друга, как два противоречащих друг другу голоса в одной голове. Ведь, как известно, в споре рождается истина. Попытки выстроить более или менее сложный механизм преступного замысла зачастую ни к чему не приводили, но, несмотря ни на что, попробовать стоило. Иногда Ванде казалось, что от разгадки их отделяет всего один шаг, но чем больше они к ней приближались, тем больше истина отдалялась от них, превращаясь в некую фата-моргану на вечно недосягаемом горизонте. Со временем Ванда перестала говорить об истине и даже думать о ней. Она научилась опираться лишь на факты, и это не только значительно облегчало ей работу, но и спасало от той смертельной опасности, из-за которой ее упрятали за пределами Системы полгода назад.