Ночь. Рассвет. Несчастный случай (Три повести) - страница 10
Двери вагона раздвинулись. Подошел немецкий офицер, сопровождаемый венгерским лейтенантом-переводчиком, и представился.
«С этого момента вы находитесь под властью германской армии. Те из вас, у кого еще есть золото, серебро или часы, обязаны сдать их сейчас. Утаившие что-нибудь будут расстреляны на месте. Второе: больные могут перейти в санитарный вагон. Это все».
Венгерский лейтенант прошел среди нас с корзиной и собрал последние ценности у тех, кто не хотел больше испытывать горечь страха.
«Вас в вагоне восемьдесят, — добавил немецкий офицер. — Если хоть один исчезнет, все будут расстреляны, как собаки…»
Они ушли. Двери закрылись. Мы оказались в западне, нас схватили за горло. Двери были заколочены, путь назад отрезан. Весь мир теперь ограничивался наглухо закрытым вагоном для скота.
С нами ехала женщина по имени мадам Шехтер. Ей было около пятидесяти, и с ней ее десятилетний сын, забившийся в угол. Мужа и двух старших сыновей мадам Шехтер вывезли с первым эшелоном. Разлука совершенно надломила ее.
Я ее хорошо знал. Молчаливая женщина с взволнованными, горящими глазами, она часто бывала у нас в доме. Ее муж, очень религиозный человек, дни и ночи проводил над книгами, и ей приходилось работать, чтобы прокормить семью.
Мадам Шехтер сошла с ума. Уже в первый день пути она начала стонать и без конца спрашивать, почему ее разлучили с семьей. Через некоторое время ее крики стали истеричными.
На третью ночь, когда мы спали, кто сидя, кто стоя, пронзительный вопль разорвал тишину: «Огонь! Я вижу огонь! Я вижу огонь!»
На минуту возникла паника. Кто это кричал? Это была мадам Шехтер. Стоя посреди вагона в тусклом свете, падавшем из окон, она походила на засохшее дерево в поле. Она показывала рукой в окно, крича: «Глядите! Глядите же! Огонь! Страшный огонь! Боже! О, этот огонь!»
Несколько человек протиснулись к решеткам. За окном ничего не было, только мрак.
После такого ужасного пробуждения мы долго не могли прийти в себя. Нас все еще трясло. С каждым скрипом колес по рельсам мы ощущали, что бездна готова разверзнуться под нами. Не в силах унять свой испуг, мы пытались приободриться: «Бедняга, она сошла с ума…»
Кто-то положил ей на лоб мокрую повязку, чтобы успокоить ее, но она по-прежнему вскрикивала: «Огонь! Огонь!»
Ее сынишка плакал, цепляясь за ее юбку, пытаясь схватить мать за руки. «Все в порядке, мамочка! Там ничего нет… Сядь…» Это потрясло меня даже больше, чем вопли его матери.
Несколько женщин старались ее утешить: «Вы снова найдете вашего мужа и ваших детей… через несколько дней…»
Она продолжала истошно кричать, задыхаясь, ее голос прерывался от рыданий. «Евреи, послушайте! Я вижу огонь! Огромное пламя! Это же печь!»
Казалось, что она одержима злым духом, вещавшим из глубин ее существа.
Мы пытались как-то оправдать ее, скорее для того, чтобы самим успокоиться и перевести дух, чем для того, чтобы облегчить ее страдания. «Несчастная, она, наверное, очень хочет пить! Поэтому она и твердит об огне, пожирающем ее!»
Но все было напрасно. Наш ужас грозил выплеснуться за стенки вагона. Наши нервы были на пределе, плоть трепетала. Словно безумие охватывало всех. Мы не могли этого больше терпеть. Несколько парней заставили ее сесть, связали ее и засунули ей в рот кляп.
Вновь наступила тишина. Ребенок сидел около матери и плакал. Я отдышался. Колеса монотонно отстукивали свою песню, состав мчался сквозь ночь. Мы сможем задремать, передохнуть, забыться…
Так прошел час или два. И опять вопль, от которого у всех перехватило дыхание. Женщина высвободилась из своих пут и кричала еще громче, чем раньше: «Глядите, огонь! Пламя, пламя повсюду…»
И снова мужчины связали ее и заткнули ей рот. Они даже побили ее. Люди их подбадривали: «Заставьте ее утихомириться! Сумасшедшая! Заткните ей глотку! Она здесь не одна. Пусть помалкивает…»
Ее несколько раз ударили по голове, такие удары могли и убить ее. Ребенок прижимался к ней. Он не пикнул, не сказал ни слова. Он теперь даже не плакал.
Ночь тянулась бесконечно. На рассвете мадам Шехтер успокоилась. Скорчившись в углу, она глядела в пустоту бессмысленным взглядом, она нас больше не замечала.