Ночь в терминале - страница 13

Он вернулся к терминалу и обошел кругом здания, стараясь оставить глубокие следы. Его плащ был теперь совершенно темен от дождя. «Сейчас же у нее его сбросить», — подумал он. Остановился у освещенного окна залы: там все так же сидели в креслах эти подленькие людишки. Он опять взглянул на часы и вдруг затрясся мелкой дрожью. Простоял минуты три. «Может быть, не надо?.. Может быть, не надо?» Сердце у него билось так, что он боялся упасть замертво. Быстро, в сотый раз, перебрал свои мысли: «Расстреляют так расстреляют, мучений будет меньше, пусть все идет к черту возможно скорее, жгут не промок, рассчитано на десять минут, успею, а нет, так все равно». Он сорвался с места и, волоча левую ногу, побежал к ангару.

Бывшая на острове полулюбительская пожарная команда сделала что могла. Все цилиндры с углекислотой были пущены в ход, действовали и насосы, но с первой минуты стало ясно, что ничего сделать нельзя. Как на беду, дождь прекратился. Вокруг объятого пламенем здания на довольно большом от него расстоянии был расставлен кордон. Несмотря на ветер, не приходилось опасаться распространения пожара: ангар находился далеко от терминала и от домов служащих, резервуар с нефтью был значительно ниже уровня земли. Валил удушливый черный, с огненными просветами, дым, сильно колыхавшийся от ветра. Пламя Шашни далеко отсвечивалось в море. На стенах терминала дрожали темно-красные широкие полосы. «Какое фантастическое зрелище! Обратите внимание на колорит этого зарева, он напоминает мне...» — говорил дочери дипломата эссеист. Он не мог сразу вспомнить, какие художники изображали пожары, — говорил так больше по привычке. Зубы у даго стучали, хотя он еще не разбирался во всех последствиях пожара.

Разбирался в них по-настоящему пока только директор аэродрома. Тем не менее его больше всего мучила мысль об ответственности. "Я докладывал, я писал правлению, что мне надо переделать! — с отчаянием думал он. — Конечно, это несчастный случай, это молния!»

Несмотря на свою честность и правдивость, он теперь полусознательно искал такого объяснения несчастья, при котором его ответственность была бы всего меньше. Если пожар произошел от неосторожности работавших в ангаре людей, он нес за это некоторую ответственность. Если было совершено преступление, его ответственность была велика: ангар и резервуар нефти должны были тщательно охраняться днем и ночью. «Хоть бы она поскорее обвалилась, эта проклятая башня!» — подумал он, возвращаясь за кордон.

— Все-таки это уж очень несчастное стечение обстоятельств: и поломка нашего аэроплана, и пожар, — говорил эссеист.

— Современная техническая мысль требует, чтобы в подобных местах был запасной источник энергии, — сказал профессор. — Между тем здесь на островке все держалось на нефтяном резервуаре! Это просто технический скандал. Островок теперь, значит, останется без освещения, без радио, без всего!

— Еще худший скандал то, что у резервуара не было ни часовых, ни сторожей, — сказал дипломат и посмотрел на директора с таким видом, с каким передал бы министру враждебной державы ноту о разрыве дипломатических отношений. — Я вижу тут явно выраженный случай предвоенного саботажа.

— Это, по меньшей мере, не доказано, — виноватым тоном сказал директор. — Наиболее вероятная гипотеза — удар молнии.

— Напротив, такая гипотеза представляется мне маловероятной, — возразил профессор. — Картина была бы другая. Но чем же все-таки объясняется, что здания в такое время никто не охранял?

— Именно тем и объясняется, что «такое время», — сказал Макс Норфольк. — Мы на этом островке уже довольно давно. В первые дни перед ангаром всегда были сторожа, А с тех пор как пошла речь о войне и атомном облаке, я их видел преимущественно в баре.

Были ли отворены окна подвального этажа, когда вы в последний раз проходили из поселка? — спросил дипломат. Старик немного подумал.

— Кажется, были. Но они бывали приотворены и раньше. Подумайте, летом, да еще этот запах, — сказал он. Профессор пожал плечами.

— Значит, достаточно было бросить туда зажженную щепку!

— Могла и просто залететь искра из мастерской, — заметил голландец, которому была очень неприятна мысль о преступлении.