Ночной корабль - страница 44

Не странно ли, что я вошла вчера

В год тысяча семьсот… не помню точно!

Я видела пакгаузы Петра

Вдоль Крюкова канала, белой ночью.

Два века – скоро три – тому назад…

Неправда! Только сутки между нами, –

От задремавших каменных громад

Повеяло смолой и кораблями.

В ночь белую – ни звезд, ни фонарей.

Бесплотными становятся ограды

Чугунные, и нет от них теней,

И стерегут таинственные склады

Всё, чем гордиться будет русский флот,

Что доведут до совершенства внуки,

Передавая клад из рода в род,

Для «навигацкой хитростной науки»

В глубоком чреве дремлющих китов,

В скопленье инструментов и товаров,

Готовятся зачатия судов,

И жизнь пульсирует на дне амбаров.

Уснула тишина на берегах,

И даже ветер смолк, дышать не смея.

Но кто же в семиверстных сапогах

Шагает звонко за спиной моею?

Вот обогнал… Вот показалась тень…

В стекле темно-зеленого канала

Мелькнул треух, надетый набекрень,

Сажень косая плеч… И я узнала!

Узнав, молчу В канале зыбь дрожит,

Чуть золотится даль, рассвету рада,

Над Новою Голландией лежит

Забрезжившее утро Ленинграда.

И голоса под сводами, и бег,

Стук молотков, протяжный гул металла…

Так начинает день Двадцатый век

Среди домов старинного квартала.

Еще не умер белой ночи свет, –

Последний перламутр. Еще живая,

Она торопится за мною вслед,

И мы в пустом качаемся трамвае.

А он бежит стремительно туда,

Где новые для нас готовы встречи.

Неподалеку плещется вода,

И запах моря всё сильней и резче.

Окно в Европу!..

Медленно идут,

Пестрея флагами чужих народов,

К нам в гости корабли… А сколько тут

И наших океанских теплоходов!

Всё шире расстилается заря

И видит сверху гавани другие,

Где крейсера опустят якоря –

Огромные чудовища морские.

Средневековых башен тяжелей,

В стальной броне, в лучах военной славы

Праправнуки линейных кораблей

Сомкнут ряды на страже у Державы.

Ночь белая! Дай мне последний сказ

О том, кого я, не назвав, узнала,

Когда он промелькнул, всего лишь раз,

В темно-зеленом зеркале канала!

Нет больше ночи… Свет ее потух

В слепящем блеске солнечного диска.

Три темных точки – призрачный треух –

Над горизонтом проплывают низко,

А под треухом – знаю чьим – незрим

Туманный лик… Там, в командирской рубке,

Стоит гигант… И в небе вьется дым

Его прокуренной голландской трубки.

Нева вставала черною стеной

И шла на берег, все преграды руша.

О, как, наверно, в темноте ночной

Деревьев бедных тосковали души.

Нева врывалась в беззащитный сад,

И одичалый ветер в рог победный

Трубил и выл, как двести лет назад,

Когда, коня пришпорив, Всадник медный

Всю ночь скакал по мокрой мостовой,

А волны к конским ластились копытам…

Деревья обнаженной головой

Трясли над каждым деревом убитым,

Но где же им предотвратить беду,

Прогнать ее бессильными ветвями!

Тридцать четыре мертвеца в саду

Свалились навзничь, вырваны с корнями…

Пора настала прекратить игру.

Жестокое свое закончив дело,

Нева ушла назад и поутру,

Чуть, вздрагивая, сонно голубела.

И дом в саду, устав от бури, спал.

Он уцелел, и уцелели люди.

В тот ранний час еще никто не знал,

Не погашал, не говори о чуде.

А чудо было!.. Резко наклонясь

И падая на дом неудержимо,

К нему стволом не прислонился вяз,

Себя не спас, пройдя нарочно мимо

И грузно рухнув… Он не захотел

Поранить дом… Взметнулась гривой крона,

Но великан сраженный не задел

Ни старых стен, ни окон, ни фронтона,

Ни тех, кто думал только о себе:

Прошла опасность, отлегла тревога!

Деревьям ли противиться судьбе?

Конечно, жаль, но на земле их много…

В траве промокшей стынут озерца,

Разбросанные вихрем и Невою,

И дерево лежит у ног крыльца,

Благословив ветвями всё живое,

Всю жизнь возобновленную кругом,

И смерть свою, и уцелевший дом.