Ночной корабль - страница 47

Да, я сама той ласточкой была

И на плече ютилась журавлином,

Вела к гнезду путем, как вечность, длинным

И помогла лететь, и привела.

И он меня всю жизнь не звал иначе,

Как ласточкой, хотя ни он, ни я

Не знали о стихах про журавля,

И я сейчас одна над ними плачу.

Спасибо вам за сладость этих слез,

За те стихи, где отражен всецело

Тот, с кем я смело над землей летела,

Когда меня до цели он донес.

На его груди лежала роза.

Им двоим один сужден конец.

Я совсем не Mater Dolorosa,

Я оруженосец и близнец.

Он, уснувший тихо и безвольно

Белоснежный, странно молодой,

Понимал в гробу, что мне довольно

Этой жизни, для него пустой.

Понимая, повернул нарочно

Голову чуть вбок, лицом ко мне,

Словно говорил: «Мы рядом ночью,

На рассвете, наяву, во сне…»

Серебрились легкие ресницы,

Скрыв глаза, но видел он сквозь них.

От него ничто не утаится,

Каждый шаг мой знает, каждый стих.

Я – близнец, не Mater Dolorosa,

Мне не страшен близкий гул огня.

Я заплачу лишь о том, что роза

С ним сгорит сегодня, а не я.

Твое присутствие со мной,

Твоя рука – в моей,

И, если холодно зимой,

Я не прошу: «Согрей».

Ты знаешь сам, без слов поймешь –

Ведь ты незаменим,

Ты ледяную дрожь уймешь

Дыханием одним.

Опять спокойно и тепло,

Ты видишь, я смеюсь!

Твое плечо – мое крыло,

Я под него забьюсь.

Я буду ждать с тобой вдвоем,

Чтоб ты сказал: «Теперь

Пора в дорогу. Что ж, пойдем?..»

И распахнется дверь

Последняя…

А что за ней

Лежит и ждет меня?..

Моя рука – в руке твоей.

«Иду!» – откликнусь я.

Мне будет жаль всего и вся.

Когда уйду, не унеся

С собою ровно ничего,

Туда, где нет ни фонарей,

Ни книг, ни окон, ни дверей,

Ни желтых листьев, ни зверей,

Ни твоего, ни моего…

Мне будет жаль издалека

И телефонного звонка,

И стука ведер поутру,

Снежка пушистого в руке

И нашей тени на песке,

Когда умру.

О жизнь, открой мне, научи,

Как сделать, чтобы кирпичи

Простых домов и плющ оград,

И отблеск лужи голубой,

В которой теплится звезда,

Навеки унести с собой

Не в рай придуманный, не в ад,

А в бесконечное «туда»!

Надо только уметь

От себя отрешиться.

Разве может запеть

В зимнем холоде птица?

Тишина, тишина

На земле и на небе,

А сугроб, как волна,

Поднимает на гребень.

То, что было сосной,

Стало белою дымкой

И стоит предо мной,

Как и я, невидимкой.

Не дыша, не шурша,

Снег лежит без предела.

Постепенно душа

От него посветлела.

Все дороги-пути

Отступили незримо,

И по снегу войти

Можно в старость, как в зиму.

Фосфорическим, зеленым маревом

Тишина по городу текла,

Погружая улицы в аквариум

Из венецианского стекла.

Зеленели, чуть задеты розовым

От закатной тлеющей каймы,

Старые дома, в канале бронзовом

Выступая из подводной тьмы…

Северною ночью убаюкана,

Оглянись на прошлое, душа!

В нем когда-то у канала Крюкова

Отзвучал неповторимый шаг.

А сейчас в безлюдии, в молчании,

На секунду белым засветясь,

Чайка одиноко и отчаянно

У воды стрелою пронеслась.

И пропала, темнотою стертая,

В чаще бездыханных тополей.

Только крылья —

две руки простертые –

Задержались в памяти моей.

Ночью неподвижны чайки спящие,

Всем крылатым долгий дан покой,

Но она была ненастоящею,

Воплощенною моей тоской.

Знаю, почему она так мечется,

Ищет след потерянных шагов,

Залетев из равнодушной вечности

В лабиринты наших городов…

Раздели со мною одиночество –

Ведь и мне на поиски пора, –

Эвридика! Чайка-полуночница,

Безутешная моя сестра!

Ночью корабль причалил к окну

Прямо по воздуху. Это не снилось,

Это явилась в мою тишину

Верность и милость.

Что там на мачте маячит? Звезда?

В стеклах огонь разгорается желтый…

Ночью к домам приплывают суда.

Знаю, зачем пришел ты.

Белая тень заполняет окно

Сверху и снизу.

Легким туманом покрылось оно

В брызгах морского бриза.

А капитан не покинет руля,

Вейся, мой вымпел, вейся!

Ждет в тесноте невидимка земля

Нашего главного рейса.

Мне хорошо, что корабль стоит,

Мне хорошо, что туман кипит

Белою пеной,

Что капитан

Сквозь туман

Говорит:

«Будь корабельной сиреной!