Ночной мотоциклист. Сети на ловца. Тринадцатый рейс - страница 4

— Видывал это «перышко». У Шабашникова. Факт!

Лях подписывается под протоколом, улыбаясь: он и не догадывается, какая мрачная трагедия привела нас сюда.

Комаровский постукивает пальцами по столу.

— Шабашников? Невероятно… Кстати, его пригласили?

— Приглашали, — отвечает пожилой сутулый лейтенант, помощник Комаровского. — Он в загуле. Говорит, поминки справляет, Они соседи были с инженером.

— Пригласите еще раз!..

— И близко этот Шабашников живет от дома Осеева? — спрашиваю я.

— Близко. Через огород.

— Помните, собака метнулась через забор? Это по направлению к дому Шабашникова?

Тогда собака потеряла след — после такого ливня самая лучшая ищейка была бы беспомощна. Мы с майором Комоловым и экспертом вылетели в Колодин, как только в областном угрозыске получили сообщение об убийства. Пилот мастерски посадил маленький ЯК на раскисшую площадку, усыпанную оспинами луж. Шеф во время полета был мрачен, то и дело кашлял в кулак — я не знал, что он решился вылететь с гриппом, при его–то сердце!

Возле дома номер девять на улице Ветчинкина собралась толпа. Осеева уже увезли на судебно–медицинскую экспертизу. Комаровский показал только что отпечатанные фотокарточки: Осеев лежал на пороге дома, голова свисала на ступеньки.

Пока мы осматривали двор, приехал следователь прокуратуры, а вслед за ним врач — Комолов просил его прибыть побыстрее к месту преступления, чтобы потолковать с глазу на глаз. Майор предпочитал беседу любому, даже самому обстоятельному документу. Поэтому когда врач принялся зачитывать пять машинописных страниц, перейдя, наконец, к классическому: «осмотром и судебно–медицинским исследованием трупа установлено, что смерть наступила от…» — майор перебил его:

— Чем?

— Нож длиной не менее двенадцати сантиметров. Проникающее, в сердце. Умер сразу, сразу.

— Следы борьбы?

— Нет…

Врач волновался. Видно, недавно окончил институт и к такой работе не привык. Он был заикой, говорил слегка нараспев и часто повторял окончания фраз.

— Видите ли… Я осмотрел очень тщательно… Никаких следов. Борьбы не было, не было.

— Ну, а ваши субъективные наблюдения?

Я знал: майор с большим доверием относился к таким вот застенчивым ученым мальчикам. Он не терпел людей с апломбом.

Врач оживился, почувствовав уважительное отношение милицейского начальника.

— Судя по положению трупа, убийца ударил сразу, как только открыли дверь. И — вы знаете? — был нанесен и еще один удар, но уже после фактической смерти.

Комолов поморщился.

— Просто зверюга, зверюга, — сказал врач.

— Когда наступила смерть? — спросил майор.

— Время мы знаем точно, — заметил Комаровский, — преступник уронил будильник, шаря на столе. В двенадцать ночи. В двенадцать и десять минут.

Я представил себе эту ночную сцену: тусклый свет лампочки в сенях, фигуру Осеева, возникшую в проеме двери, и черную крутую спину убийцы с головой, убранной в плечи, — как хищник перед прыжком. Преступник знал, как надо действовать. Если бы он замахнулся, Осеев успел бы прихлопнуть дверь. Но удар был коротким и резким.

Мы вошли в дом. Следы, оставленные грязными сапогами убийцы, вели в глубь коридора. Дом был просторный и пустой. Осеев, сравнительно недавно переехавший в Колодин, в ожидании семьи не обзаводился мебелью. В первых двух комнатах мы увидели голые бревенчатые стены и покрытый легким слоем пыли крашеный стол. Преступник сюда не заходил. Он направился прямо к кабинету — единственной обжитой комнате.

Эксперт снимал и зарисовывал отпечатки, я непрерывно щелкал фотоаппаратом. Кое–где с сапог осыпалась глина, и я аккуратно собрал ее в конверты.

Убранство кабинета было нехитрое. Две этажерки с книгами, старая, с прогнувшимся матрасом кровать, грубый, незастекленный буфет с посудой, медвежья шкура на полу, письменный стол в углу, у окна. Следы вели только в этот угол.

Мы подошли к письменному столу Ящики были выдвинуты, какие–то бумаги валялись на полу. Будильник с разбитым стеклом лежал циферблатом вверх. Убийца, видимо, спешил. В верхнем ящике стола лежала раскрытая сберкнижка. Незадолго до трагической гибели Осеев снял с книжки около пятисот рублей. Денег в столе не было.