Ночные трамваи - страница 46

Матвей к нападкам относился спокойно, говорил: это все от незнания, от невежества, от неумения понять необходимость преобразований, а народ, работающий в институте, далек от современной практики, их устраивают традиционные направления, усовершенствовать всегда легче, чем создавать принципиально новое.

Слушать его было и в самом деле интересно, а она хорошо знала, что поверхностный взгляд в науке чаще всего ошибочный, знала она и другое: среди ученых немало завистников и при нужде они могут наклепать на человека такое, что если к этому всерьез отнестись, то можно загромыхать в психушку. Она сама напросилась к нему в сектор, он дал ей группу, и работала она самозабвенно, потому что прочно уверовала в главную идею Матвея.

Сблизились же они не сразу, а когда поехали на симпозиум в Ташкент; почему его устроили именно там, она до сих пор не знает. Но симпозиум шел бурно, а потом их решили повозить по республике. Разъехались мелкими группами, и так получилось, что Матвей полетел вместе со Светланой на небольшом самолете, а вместе с ними Дамир Хамраев, молодой, стройный узбек, с прямыми бровями, словно вычерченными линейкой, и проницательными, темными глазами. Она слышала, как его раза два называли по отчеству — Исмаилович, но, видимо, ему это не нравилось, и он поправлял строго: «Просто Дамир». Он был молчалив, вежлив, предупредителен. От той поездки мало что осталось в памяти, но все же осталось, как в дальнем колхозе они сидели с круглолицым, с тремя подбородками, раисом на помосте в тени тополей, помост был застелен ковром, на него положены подушки, а под ним, стеклянно позвякивая, тек арык. Стояла бутылка дорогого коньяка, но его никто не пил, Матвей отказался, Светлана тоже, а Дамир ответил: «Это для вас». Ели золотистый плов, пили зеленый чай, который так Светлане нравился, а совсем неподалеку раскинулось большое хлопковое поле: там работали женщины. Видимо, уборка только началась, и машины не были пущены, а женщины, сгибаясь под солнцем, собирали белоснежные волокна в большие мешки, висящие на груди. И было неловко, что они работают, а у них на глазах идет застолье — раис, щурясь, пьет из пиалы чай и ни о чем особенном не говорит, расслабившись, полулежа на подушках, а на лацкане его пиджака поблескивают многочисленные ордена. Только Дамир сидел прямо и свободно. А когда застолье было окончено, все поднялись и стали сходить с помоста, женщины, близко собиравшие хлопок, оставили работу, быстро засеменили к раису, низко ему кланяясь, и он величественно кивал им в ответ.

— Как же это можно? — внезапно проговорила Светлана. — Это же… это же неуважительно к…

Она не договорила, Дамир мягко взял ее за локоть, тихо сказал по-английски:

— У каждого народа свои понятия об уважении. У нас заглавный пункт этикета — преклонение перед старшим.

Светлана обомлела, но не от смысла услышанного и не оттого, что Дамир так хорошо, без акцента, произнес слова, — ее потрясло, что он каким-то образом узнал, что она прекрасно понимает английский.

А потом они миновали хлопковое поле, выехали на пустынную, выжженную солнцем местность с потрескавшейся бурой землей и редкими колючками. Сухая, давящая жара окутала их, воздух казался шершавым. Они перевалили через небольшой холм и увидели поселок. Светлана не сразу поняла, что удивило ее, но когда они уже въехали в пустынную улицу, вдоль которой тянулись высохшие арыки, то увидела: поселок пуст, стандартные дома разрушались, местами не было ни дверей, ни оконных рам, в воздух взметнулись стаи вспугнутых машиной птиц. В этом мертвом поселке было и здание клуба, и почта.

— Что это? — спросила она шепотом, у нее першило в горле.

— Вода, — сказал Дамир, его смуглое лицо было сухо и, как показалось Светлане, даже не запылилось, брови по-прежнему четко выступали на нем, он шел легко по твердой, потрескавшейся дороге, остановился, огляделся. — Арал скудеет. Он больше не способен напоить столько земель… Отсюда вода ушла. Арал взял ее. А думали: она не иссякнет. И построили…

— Может быть, ошиблись. И не надо было строить.

— Ошиблись, — кивнул Дамир. — Ошиблись, и уехали, и забыли. А деньги… Кто их считает?