Noir - страница 2

Их бой прекратился, и в просторном холле ненадолго повисла тишина…

— Спасибо за игру, сударь, — произнес, чуть поклонившись, граф.

Я ответил сдержанным кивком и снял маску с лица. Оглядев замок, еще раз отметил богатое убранство — широкую каменную лестницу, темно-синий бархат на креслах и портреты в позолоченных рамах на стенах — фамильные традиции семьи дю Мэн.

Один из них то и дело привлекал мое внимание — на нем была изображена черноволосая девушка с голубыми, кристальными, как топазы, глазами. На щеках ее играл румянец, который художник весьма умело передал с помощью кистей и краски.

— Я отдам распоряжение приготовить вам комнату, — снова заговорил граф. — Переждете непогоду в удобствах. Для меня честь принимать такого гостя, — открытая улыбка заиграла на его губах, я в очередной раз кивнул.

— Скажите, а кто изображен на этом портрете? — не сдержав своего любопытства, спросил, указав рукой на картину.

— Это моя покойная жена, Нуар дю Мэн.

— Нуар? — изумился я, не в силах оторвать глаз от лица девушки.

— Да, это ее имя. Было, — торопливо поправился граф. — Умерла в родах, так и не подарив мне долгожданного наследника.

— Я не знал, что вы были женаты.

— Наш брак был недолгим, но очень счастливым, — вздохнул он, повесив свою шпагу на крючок над камином.

— Примите мои соболезнования.

— Благодарю.

Лживый, прогнивший, мерзкий, отвратительный…

«Умерла в родах, так и не подарив мне долгожданного наследника».

Я сжала губы в тонкую линию и покачала головой. Обернулась на беседующих мужчин и проплыла мимо. Двигаясь мимо зеркал, я вновь попыталась увидеть свое отражение, но тщетно.

«Наш брак был недолгим, но очень счастливым». Наглая ложь. Впрочем, Жюблену не привыкать обманывать, смотря людям прямо в глаза.

Остановившись, я посмотрела на нарисованное лицо Нуар дю Мэн.

Говорят, что после смерти изображенного портреты тускнеют, теряют краски и живость.

Я разглядывала лицо, тронутое легким румянцем, с родинкой над левой бровью — при жизни та была над правой, но ведь портрет — это тоже своего рода отражение — и не видела никаких признаков увядания полотна. Волосы густыми волнами спадали на одно плечо, открывая изгиб белой шеи, тонкость и белизну которой подчеркивала ткань бордового платья благородного, винного оттенка. Большие голубые глаза в обрамлении темных ресниц — гордость и редкость для итальянок. На самом деле девушку на портрете звали Нерезза — в переводе «тьма», но граф дю Мэн переиначил ее имя на французский лад.

Мимо меня по лестнице прошел гость — темноволосый, со шрамом на лице, и горничная, что семенила за ним. Наверное, его определят в одну из спален в восточном крыле замка — там по ночам не так сильно завывает ветер и из окон утром можно видеть, как туман стелется над поверхностью озерной воды. Рыцарь коротко обернулся и бросил взгляд на лицо, изображенное на холсте, а затем прошел сквозь меня и быстро поднялся по ступенькам.

Мой силуэт размылся в воздухе невидимой дымкой.

Никак к этому не привыкну…

Уже несколько лет я брожу по замку, незаметная и почти неслышимая. Встречаю случайных гостей тенью графа, наблюдаю за ними в темноте ночи — что мне еще остается? Разглядываю картины семьи дю Мэн часами, а может, и днями — счет времени уже давно для меня потерян, ведь впереди целая вечность. Словом, бытие мое — скука смертная.

А изречение про тусклость холстины после смерти изображенного — такая же ложь, как и любезность графа дю Мэна. Потому как портрет остался таким же, каким был написан при моей жизни.

Я торопливо поднимался по крутой лестнице в выделенные графом покои — переодеться к ужину, как краем глаза заметил в стороне темный, будто размытый силуэт. Он завис в воздухе мутным пятном. Обернулся быстро, но позади никого не оказалось.

«Померещилось», — подумал было и даже сделал еще шаг, переступая очередную каменную ступень, как вдруг в спину подул ледяной ветер, словно торопя, толкая.

«Откуда взяться ветру? Сквозняк — да, сколько угодно, в продуваемых насквозь окошках-бойницах, но стремительному воздушному порыву…»

Мурашки пробежали по шее, а волосы на затылке словно зашевелились. Чертовщина какая-то.