Норд, норд и немного вест - страница 12
– Ну как, подумала?
– Подумала.
– И каким будет твой положительный ответ?
– Положительным.
– В смысле, да?
– А это для тебя положительный ответ?
– Да.
– Точно?
– Точнее не бывает. А что за вопросы?
– Слава, ну мало ли, может, ты из приличия предлагаешь, знаешь, а сам не дышишь, и отказа моего ждёшь, и думаешь: хоть бы, хоть бы сказала «нет».
– Повезло тебе, Маша, что я обижаться не умею.
Везучая ты.
– А так бы что?
– Обиделся бы. Что.
– И замуж бы не стал больше звать?
– Стал бы. Но обиженно.
– Я как-то без боя сдаюсь, вроде бы? Нет? Я не должна поломаться как-то или что там ещё принято в таких случаях?
– Не-е-ет, что ты. Это – пережитки прошлого.
– Ну тогда я согласна. А мы сможем? Я в том смысле… Как ты думаешь, у нас получится?
– Конечно, Маша, получится. Ты в надёжных руках и никуда из них не денешься!
– Убери руку с моей задницы.
– В смысле?
– В смысле щекотно, я сейчас смеяться начну и Петровича разбудим.
– Ага, – сказал Петрович из-за стенки, – именно смехом-то вы меня и разбудите!
Ушёл Слава под утро, к открытию метро, когда Маша засобиралась к Егорке – им не хотелось явно показывать, что Слава ночевал тут. Правда далеко он не ушёл и через час вернулся (для Егорки просто пришёл), чтоб проводить их в садик и на работу. Остальные дни были ли, не были, но промелькнули, как один миг, и в первый раз они расстались надолго.
– …и вот я думаю: раз на «Лебедином озере» она явно засыпает, хоть спички в глаза ей вставь, а то перед людьми неудобно, а если и не спит, то с таким видом сидит, ну только что семечки не щёлкает, – то опера, очевидно, не вариант. А свожу-ка я её на спектакль. Смотрю, значит, афиши и – опа, в Малом драматическом дают «Пиковую даму»! Ха, думаю, ну Пушкин, ну сукин ты сын, – опять приходишь на помощь жаждущим женских ласк особям, типа нас с тобой! Беру билеты – идём. Там я монокль ей, программку, все дела, в антракте – буфет, эклеры, ей – шампанского, себе – «араратика». Вот он, горжусь собой, каков я прынц прямо, – женщине перед спариванием культурный уровень поднимаю, предварительно ласкаю её балетом и классикой, а не тупо по ресторанам! И вот. Дело за середину, смотрю: как-то нервничает она, елозит по креслу. Что, шепчу, мон амур, вас так тревожит, смею ли я спросить? А она мне: больно уж за Германна волнуюсь, повезёт ли ему? В смысле, говорю, как это? Я, понимаешь, что думаю за тонкие материи такие, как это … ну… не может же она не знать вот этой вот истории? Ну кто не знает, чем там всё закончилось? Ну серьёзно? Белого медведя на полюсе спроси – и тот ответит, чем всё кончится! А она, говорит, да как же вам не интересно, чем там всё кончится! Экий вы, добавляет, бесчувственный человек! И тут я, Слава, понимаю, что вот и сиськи у неё с мою голову размером каждая, и вот бёдра там, и глаза с вот такими ресницами, и ланиты, и коса до жопы, и чем там они ещё нас привлекают, а всё тает в моих глазах и какой-то дымкой отчаяния покрывается! Ну вот как её это… того? А? А поговорить потом? Или что, бежать сразу после спаривания? Аллё, Славик, да ты слушаешь ли меня?
Недавно проехали Свирь, и за окном мелькала уже Карелия. Поезд шёл быстро и чем дальше уходил от Ленинграда, тем больше снега было за окном. Деревьев уже не было так жалко – они стояли не голые, унылые и застывшие от холода, беспомощные и никому не нужные, а, как степенные матроны, укутавшиеся в толстые снежные шали, просто отдыхали до весны. В купе они были вдвоём и млели от жары, глядя на царство зимы и не видя, а только чувствуя холод. И чем было ещё заниматься, как не рассказывать? Но Слава сидел напротив Миши, смотрел в окно на мелькающие километры, и чем дальше, тем больше тух.
– Чайку, молодые люди? – в купе заглянула проводница. – Или, может, покрепче чего?
Вагон ехал полупустой, и проводница откровенно скучала. Не сказать, что пожилая, но в годах и, видимо, давно в проводницах. Может (кто её знает), на что-то и рассчитывала, но Слава с Мишей – точно нет. Особенно Слава.
– Спасибо, мадам, вы так любезны, что хочется попросить у вас книгу для отзывов и похвалить вас в ней, непременно стихами!