Новая династия - страница 36

Очевидно, он хватался за соломинку и думал выиграть несколько лишних минут для своего спасения. Но заговорщики, в особенности Шуйский, понимали всю опасность дальнейшего замедления; ибо народная масса, все еще неразобравшая, в чем дело, и в большинстве думавшая, что она восстала только против поляков, легко могла поддаться испытанному обаянию его слова и стать на защиту лжецаря. Пришел князь Голицын и объявил, что царица-инокиня отрекается от него и называет своим сыном того, кто убитый лежит в Угличе. Тогда из толпы вышли два боярских сына, Иван Воейков и Григорий Валуев, с ружьями. «Что еще толковать с еретиком! Вот я благословлю этого польского свистуна!» С этими словами Валуев и товарищ его выстрелили Самозванцу в упор; другие бросились колоть его ножами и рубить саблями. Надвигавший со всех сторон народ во время предшествующей сцены не мог за теснотою проникнуть внутрь дворца и спрашивал, что такое говорит Димитрий; ему отвечали, что тот винится в своем самозванстве. Обезображенный его труп сбросили с крыльца на труп Басманова со словами: «Ты любил его живого, не расставайся и с мертвым!» Потом их обоих потащили на Красную площадь.

Проходя мимо Вознесенского монастыря, толпа остановилась и послала спросить царицу-инокиню Марфу: точно ли убитый ее сын? Говорят, она ответила: «Об этом надобно было спрашивать, пока он еще был жив; а теперь он уже не мой». По другому свидетельству, она прямо объявила, что это не ее сын. Вообще равнодушием; которое в это утро Марфа обнаружила к участи названого Димитрия, она достаточно ясно подтвердила, что этот человек был ей совершенно чужой. По всей вероятности, своим поведением, неуважением к Церкви и дружбою с поляками он окончательно ей опротивел, и весьма возможно, что князь Шуйский успел заручиться ее молчаливым согласием на бунт.

Все утро, как в Кремле и Китай-городе, так и в других местах, где только находились поляки, кипел бой и совершались дикие сцены убийства и грабежа при беспрерывном звоне колоколов и неистовых криках толпы. Везде поляки, захваченные врасплох, гибли под ударами разъяренной черни и подергались совершенному ограблению. Одни из них отчаянно защищались, другие вступали в переговоры и соглашались выдать оружие под условием пощады, но большею частию потом были вероломно умерщвляемы. Москвичи в этот день дали полную волю своей злобе, накипевшей против иноземцев, и уподобились кровожадным зверям, согласно с своей славянской природой, добродушной в мирном житейском быту и способной к страшному ожесточению в минуту борьбы и расправы. Между прочим, народная ярость обрушилась на несчастных, ни в чем не повинных польских музыкантов, которых было избито несколько десятков человек. По-видимому, музыка, сопровождавшая пиры и потехи Самозванца с поляками, сделалась особенно ненавистна народу. Наибольшее количество поляков погибло на Никитской улице, где была размещена свита Марины. Там же, где они успевали собраться в значительные группы или где были расположены отрядами, как люди хорошо вооруженные, искусные в военном деле и движимые отчаянием, оборонялись успешно. Воевода Сендомирский, занимавший с своею свитою дом Годунова в Кремле по соседству с дворцом, запер у себя все входы и приготовил своих слуг к обороне; но его спасли сами бояре; они не замедлили приставить к нему стрелецкую стражу, которая обороняла его от нападения черни. Сын воеводы староста Саноцкий, стоявший в другом доме, с своею свитою храбро оборонялся от черни, пока не подоспели бояре и также не спасли его. Польские послы Олесницкий и Гонсевский, занимавшие с целым отрядом Посольский двор, изготовились было к отчаянной обороне; но московский народ уважил их достоинство послов и оставил их в покое; к тому же для их охраны было прислано 500 стрельцов. Многие поляки из соседних местностей успели пробраться к ним на Посольский двор и тем спаслись.

Особенно ожесточенный бой кипел на окраине города около того дома, где стоял князь Константин Вишневецкий с своими двумя сотнями жолнеров. Они метко отстреливались от штурмующей черни и многих из нее положили на месте. Москвичи притащили пушку; но неискусный пушкарь навел ее так низко, что ядро попало в собственную их толпу и вырвало из нее целую улицу.