Новая история Колобка, или Как я добегалась - страница 11
Я делала все быстро, собранно и, только стучась к соседке снизу, поняла, что стою перед ее дверью в одном тапке. Отметила это с полным равнодушием и продолжила стучать. Звонок у нее второй год не работал, а телефон эта чудесная старушка, сидевшая с моими мелкими с тех пор, как Адка поступила на первый курс, на ночь благоразумно отключила. Но ничего. Я не гордая.
В приоткрытой двери наконец появилось заспанное лицо пожилой женщины, и я зачастила скороговоркой:
– С Адкой беда, я с ней в больницу, переночуйте у нас, умоляю, они уже спят, просто переночуйте у нас на всякий случай!
И она отозвалась заторможенно:
– Хорошо, сейчас я приду…
– Да, да… я сейчас сбегаю вниз, скорую встречу, а вы да, собирайтесь, конечно…
– Да, конечно, милая… – И взгляд, настороженно опустившийся по мне от макушки до ног. – Леночка! Вы бы обулись…
– Да, я… я сейчас, да.
Вверх по лестнице, домой – проверить, есть ли у Адки пульс, отметить, что лицо ее стало вроде бы бледнее – веснушки проступили еще отчетливее.
Вниз, большими скачками, не приехала ли скорая?
Да, вот она – белая карета с характерной маркировкой, и ребята в синих форменных куртках поднялись за мной.
Они задавали прямо на ходу вопросы, и я отвечала, попутно понимая, что грош цена моим ответам – были ли травмы? Имеются ли хронические или наследственные заболевания? Она на что-то жаловалась в последнее время? Употребляет ли больная какие-либо препараты, иные вещества?
И я могла ответить разве что на половину, да и то без уверенности, потому что понятия не имела о ее наследственности, да и с жалобами – Адка не жалуется! И только на последний вопрос сорвалась, агрессивно окрысившись – но тут же взяла себя в руки и извинилась.
Буднично и деловито у Адки проверили пульс и сунули под нос ватку. По комнате поплыл резкий запах нашатыря. Нет эффекта.
У меня в висках стучало. Я сосредоточенно, безотрывно следила за крепкими широкими руками врача, проводившего осмотр. Зрачки, давление, ЭКГ…
Щелкнул замками, раскрываясь, чемодан с медикаментами. Серебристая игла проткнула кожу и вошла в вену на сгибе локтя.
Замершие, зависшие в воздухе мгновения, когда человек в синей куртке с нашивкой “Скорая помощь” ничего не делает. Он ждет, сжав хрупкое, бледное запястье.
И дрогнувшие ресницы – символом возвращения.
Снова расспросы – и дивная новость! Она, оказывается, вчера упала и ударилась головой. Да, головные боли были, но несущественные, и она не обратила внимания. Нет, голова не кружилась – ну… может один раз, утром, но это же у всех бывает! Нет, не тошнило. Да, точно не тошнило. Да правда не тошнило!
Мне хочется взять лопату и добить дуру, чтобы не смела больше молчать. Не смела так пугать. Либо сползти на пол и рыдать, уткнувшись в колени и накрыв голову руками.
Я ее сожру. Начну с ног.
– Сейчас как себя чувствуете?
Адка мнется, и я вижу, что она мучительно хочет соврать, но под моим взглядом не решается.
– Ну… Мутит… чуть-чуть. И слабость…
– Голова болит, кружится?
Моя балда кривится, мнется, но сознается, что да. И болит, и кружится… Слегка. Немножко. Уже проходит!
Желание дать ей по ушибленной башке лопатой становится непереносимым.
– Так, понятно. Мы ее забираем. Соберите вещи и документы. Есть кому поехать с ней?
– Да, конечно!
Адка пытается вякнуть что-то против, но затыкается на полуслове, поймав мою многообещающую улыбку, и покорно натягивает на себя одежду. Её слегка пошатывает, и врач сердобольно придерживает мое долговязое чадушко за плечо, а я…
А мне так ее жалко в этот момент, что я даю слабину и отменяю данное самой себе обещание, сожрать идиотку с костями, как только ей станет лучше.
Черт с тобой, живи! Не буду я от тебя отгрызать по кусочку за это твое молчание, за пренебрежение к самому ценному что у тебя есть – к себе… Что с вами, недолюбленными, поделаешь.
– Гематома, – объявил мне усталый врач ближе к шести утра. – Не слишком большая, не беспокойтесь. Пройдет курс лечения, будет как новенькая…
Эти два с половиной часа я провела под дверями ординаторской. Скорее всего доктор надеялся, что я куда-нибудь саморассосусь – очень уж тоскливым сделался его взгляд при виде меня – но что поделать. У всякой профессии свои недостатки, а у его – еще и мои.