Новая правда ротмистра Иванова - страница 9

– Думают, собаки, ничего не сделаем им! – выкрикнул кто-то. – А может, соберёмся и вломим Артамонову и прочим холуям, чтоб наше не пёрли? Себе же прикарманивают, морды!

Казалось бы, с тех пор, как лет десять назад была введена почасовая оплата, начальству стало труднее заставлять людей трудиться даром. Но на деле это не привело к улучшению положения рабочих на заводах и фабриках. Руководство выкручивалось по-своему: списывало дополнительные пять-шесть часов в неделю (а то и больше – сколько в голову взбредёт) на подготовку, уборку, перекуры. А порой не выкручивалось – плевало в лицо рабочему: «Отработай, мол, двенадцать часов по цене положенных десяти ради нужд родного предприятия, а не хочешь – вали с завода; вон, очередь на твоё место выстроилась». Многие были уверены, что деньги их крадут – иначе, куда же ещё деваются такие суммы? Кто-то грешил на начальников цехов, кто-то – на управляющего, а кто-то – на самого заводчика, господина Сахарова, который желал выжать из предприятия как можно больше прибыли.

– Да ведь и жаловаться некому, – возмущался мастер фрезерного участка Ванька по кличке Баян, здоровенный малый, возвышающийся на полголовы над остальными. – Пойдёшь жаловаться – тебе же по лбу настучат! А то и вообще – за решётку. Делать надо что-то, товарищи! Делать, а не языком молоть!

– В нашем цехе сегодня арестовали четверых, – продолжал Жора, когда рабочие поутихли. – Сомневаюсь, что их ожидает справедливый суд. И ещё неизвестно, какие нас ждут последствия. Если жандармы насели, просто так не слезут. Чьи головы полетят завтра? И, главное, за что? За то, что мы собираемся на сходках, за то, что права свои отстаиваем? Господин Сахаров так испугался собственного беззакония, что решил жандармами нас задавить? Господин Сахаров, верно, полагает, что раз это его завод, то и творить он может с нами, что угодно, будто мы не люди вовсе, а скот бесправный. Даже обращаются с нами, как со скотом. От Артамонова вы когда последний раз уважительное слово слышали?

– От этих ублюдков одни понукания! – послышалось из толпы.

– Вот! Ты ему в ножки кланяйся, лебези перед ним, а он тебе «тыкать» будет, да ещё и обложит ни за грош! – распалялся Жора. – И при этом жалование наше себе в карман кладёт. По-божески ли это, товарищи? По-человечески?

Застегнув пиджак, Матвей надел своё потёртое пальтишко, которое носил уже лет пятнадцать, взял кепку. Следовало уйти поскорее. Слушать дальше не хотел: тяжело было, душила бессильная злоба. Жандармы и обыски, наглое, надменное поведение начальства, грабежи – всё это заставляло зубы стискиваться от негодования, и чем больше он думал об этом, тем сильнее зудело внутри. А на другой чаше весов лежал страх. Матвей чувствовал, что находится здесь на птичьих правах. И не только здесь: куда бы ни подался – везде косые взгляды, подозрения. А виноват во всём брат: Виктор Цуркану по кличке Молот, один из самых опасных революционеров, до сих пор разгуливал на свободе, и только совсем тупой полицай не подумал бы, что братья в сговоре. К детям политзаключённых и без того относились с предубеждением, а с такой роднёй можно было и вовсе забыть о мало-мальски высокооплачиваемой работе.

То, что Матвей оказался на машиностроительном, стало огромной удачей, выпал шанс один на миллион. Приятель замолвил словечко – повезло. Приятель-то тот два года назад от рака умер, а Матвей остался на заводе. Потому и боялся он, что любой неверный шаг, любое подозрение – и выкинут вон. И будет он, как и прежде, перебиваться шабашкой по магазинчикам, да по мелким мастерским, где толком и не заработаешь вовсе. Жандармы, конечно, там – не частые гости, но на этом плюсы исчерпывались. Так что за место своё Матвей держался обеими руками, как бы ни раздирало его от лютой несправедливости и беззакония. Вот только товарищи этого не понимали, а порой Матвей и сам презирал себя за трусость и малодушие, но сделать ничего не мог.

А Жора Семёнов не боялся. Он выступал постоянно: и на собраниях, и в столовой, даже в раздевалке. Хорошо говорил, от сердца, люди так и льнули к нему, заслушивались. И чем сильнее накалялась обстановка на заводе, тем больше собиралось вокруг него рабочих. Его и хватали не раз, и допрашивали постоянно, а он всё равно не прекращал агитировать. Сегодня не арестовали: возможно, очередь не дошла. Завтра допрос продолжится, и многие, кого не вызвали сегодня, со страхом ожидали новую смену. А Жора, как ни в чём не бывало, агитировал за стачку.