Новеллы - страница 47

Тогда ему стало жаль ее. Конечно, она должна получать какое-то удовлетворение от сознания свято исполняемого долга… Но тем не менее в иные мгновенья она, должно быть, думала о чем-то другом, не только об этих четырех стенах, пропитанных дыханием болезни…

— О чем же еще я могу думать? — спросила она.

Адриан замолчал: разумеется, смешно было подозревать, чтобы она могла думать о Шиадо или о Театро да Тринидаде… Нет, он имел в виду иные желания, иные стремления неудовлетворенного сердца… Но это казалось ему столь деликатной и столь значительной темой для разговора с таким невинным и серьезным существом, что он заговорил о пейзаже…

— Вы уже видели мельницу? — спросила она.

— Посмотрю с удовольствием, кузина, если вы будете добры показать ее мне.

— Сегодня уже поздно.

И они тут же решили сходить в это убежище из зелени — эту идиллию городка.

Долгий разговор в имении с Телесом сблизил Адриана и Марию да Пьедаде. Благодаря сделке, о которой она спорила, обнаруживая хитрость крестьянки, у них возникли общие интересы. Когда они возвращались, она разговаривала уже не столь сдержанно. В его манерах, вместе с почтительной ласковостью, было нечто чарующее, и это заставляло ее против воли раскрыться перед ним, довериться ему: никогда никому она так много не рассказывала, ни разу никому не позволила разглядеть свою глубокую, тайную печаль, которая вечно жила в ее душе. Впрочем, ее скорбные жалобы сводились к одному: ее душевная печаль, болезни, множество тяжких забот… И она почувствовала симпатию к нему, какое-то смутное желание, чтобы отныне, когда он оказался поверенным в ее печалях, они никогда больше не расставались.

Адриан вернулся в свою комнату на постоялом дворе Андре, заинтересованный этим столь печальным и столь нежным существом. Она отличалась от того рода женщин, которых он знал доселе, так же, как отличается тонкий профиль готического ангела от физиономий за табльдотом. Все в ней было удивительно гармонично: золото волос, нежность голоса, сдержанность в проявлениях чувств, целомудренное обращение; все обличало в ней существо трогательное и деликатное; даже легкий налет мещанства, простоватость деревенской жительницы и некоторая вульгарность манер придавали ей какое-то очарование: это был ангел, который долго прожил в медвежьем углу и который порой попадал в плен к его банальностям; но достаточно было бы легкого дуновения, чтобы он вновь вознесся в родное небо, к вершинам чистого чувства…

Он нашел, что ухаживать за кузиной было бы нелепо и непорядочно… Но он невольно думал о несказанном наслаждении от того, чтобы заставить вздыматься эту грудь, не изуродованную корсетом, от того, чтобы прильнуть губами к этому лицу, не знавшему, что такое пудра… А больше всего соблазняла его мысль о том, что он мог бы объездить все португальские провинции и не встретить таких очертаний фигуры, такой подкупающей чистоты дремлющей души… Это один из тех случаев, которые не повторяются.

Прогулка на мельницу была очаровательной. Это был уголок природы, достойный кисти Коро, особенно в полуденные часы, когда они там и очутились, — свежесть зелени, укромная тень высоких деревьев и шепот проточной воды, текущей, сверкающей среди мха и камней, взлетающей и брызжущей в воздух холодом листвы и травы, по которой она бежала и пела. Мельница стояла на живописном холме, и это старое строение из столетних камней, это огромное полусгнившее колесо, покрытое травами, застыли над ледяной чистотой темной воды. Адриан нашел, что она заслуживает того, чтобы войти в какую-нибудь сцену из романа или же, еще того лучше, стать местопребыванием какой-нибудь волшебницы. Мария да Пьедаде не отвечала ничего, находя чрезмерным его восхищение заброшенной мельницей дяди Косты. Она немного устала, и они уселись на развалившейся каменной лестнице, погрузившей в воду запруды свои нижние ступеньки; с минуту они сидели молча, наслаждаясь этой журчащей прохладой и слушая щебетание птиц на ветках. Адриан смотрел на нее в профиль: она чуть наклонилась, тыча кончиком зонтика в дикую траву, покрывавшую ступеньки; бледная, белокурая, с такими чистыми очертаниями на фоне голубого воздуха, она была удивительно хороша; ее шляпка была безвкусной, а пальто вышло из моды, но даже в этом он находил пикантную наивность. Окружавшая их тишина полей отгородила их от мира, и незаметно для себя он понизил голос. Он снова заговорил о своем сочувствии к ее меланхолическому существованию в этом печальном городке, к ее жизни сестры милосердия… Она боязливо слушала его, опустив глаза, в растерянности от того, что находится здесь совсем одна с этим сильным мужчиной, и эта боязнь доставляла ей какое-то наслаждение… Была минута, когда он сказал, что с радостью остался бы навсегда в этом городке.