Новобранцы - страница 23
Когда мы, подбоченясь, трусили мимо Прокопюков, из избы сыпанули с ложками и кусками хлеба в руках Колька, Толька, Митька и Венька и, гикая, пустились в пляс по пыли, горланя:
Петька изловчился и огрел веревочной путой настырного Митьку по острым лопаткам. Прокопюки дружно взвыли и побежали выламывать колья из плетня. Ваня Сонный наддал ходу. И пока Прокопюки сокрушали плетень, мы уже были далеко.
Колхозный выпас начинался сразу за селом. Низкий сырой луг, поросший кустами, шел до самой речки. Весной Истья заливала его, а когда вода спадала, мы ловили корзинами по колдобинам щурят и плотвичек.
Ребята были уже здесь. Мы спутали мерина, сняли с него оброть. Он постоял, словно собираясь с силами, и неуклюже запрыгал к лошадям. У дымного костерика на стеганой кацавейке лежал Илья Фролович. Мишка Прокопюк, Лешка и Федька ломали сушняк. Мы присоединились к ним. Пока запасались на ночь топливом, солнце опустилось за Болотовский лес. Пока пекли картошку, ужинали, незаметно подкралась темнота.
Мы оделись и улеглись ближе к теплу. В синем небе высыпали звезды. От реки чутко тянет холодом, пахучей сыростью. А нам хорошо.
Тихо. Бормочет себе под нос какую-то сказку огонь. Илья Фролович закурил, махорочный дым здесь пахнет резко и перебивает запах осоки.
За лохматым кустом дернул коростель: «Тыр-тырры! Тыр!» Просвистели крыльями низко над лугом утки. Бледная тень метнулась неподалеку, кто-то запищал пронзительным смертным голосом в траве.
— Ой, страшно-то как! — зашептал трусоватый Федька.
— Сова это, — сказал Илья Фролович, — видать, мышь закогтила… Ложитесь, ребята, а я лошадей соберу… Ватничек-то мой подстелите тоже.
Проснулся я оттого, что Мишка совсем стянул с меня пальтушку и спине стало зябко. У прогорающего костра лежал, подперев щеку кулаком, Илья Фролович, курил, тихонечко мурлыкал какую-то песню.
Илья Фролович бросил в угли окурок и всхлипнул.
«Никак плачет, — подумал я, — чегой-то он?» Глаза у меня сладко слипаются. Я тащу с Мишки одежку на себя. В траве гулко отдается топот стреноженных коней, в уши сквозь вязкую дрему лезет.
Лошадиный топот и слова песни уходят все дальше. Сон заклеивает слух и плетет какую-то сладкую небылицу: меня избирают председателем колхоза, потом назначают начальником милиции и я женюсь на мельниковой Тоньке.
На рассвете меня пробрало до кишок. Мишка совсем сдернул пальтушку. Я плюнул на него — не драться же с ним, сонным, — и уселся возле теплого кострища. Илья Фролович ворошил прутиком пепел.
— Дядя Илья, то ли мне снилось, то ли въяве, а будто ты пел и плакал? — спросил я.
Илья Фролович нахмурился, сердито сказал!
— Приснилось тебе!
Я подумал и согласился, что приснилось, и начал рассказывать, как меня выбрали председателем колхоза. Илья Фролович свернул цигарку, сунул жичинку в угли и, когда она загорелась, прикурил, сбил огонь о траву, сказал:
— Давай, Сережка, помолчим да послушаем…
Над лугом тонким пластом висел туман. Лошади стояли неподалеку, сбившись табунком. Туман резал их пополам. Голова и спина сами по себе, ноги и живот сами по себе. У речки кричал коростель. Второй близко у лошадей, а третий далеко-далеко.
— Невзрачна птичка. Ни наряда у нее, ни голоса, — сказал Илья Фролович. — Всей песенки, будто ветер калиткой скрипит… А вот отыми ее у луга, у ночи, у рассвета — и осиротеют они, потеряют живую душу…
Илья Фролович вздохнул. «Тырр-тырры! Тыр! — дергали в сыром лугу коростели. — Тырр! Тырр! Тырр!»
— Пора! — сказал Илья Фролович. — Буди ребят…
Вороньи прогнозы
Бабушка стоит на крыльце, смотрит из-под руки в голубое небо и говорит:
— Серенька, тащи грабли, давай сено в прожоге скопним, а какое в саду, в сарай перетаскаем. Боюсь, дождем все захлещет!
А небушко ясное, будто протертое. Теплынь, безветрие.
Мне с колючим сеном возиться не хочется. Я вершу мастерю из ивовых прутьев и начинаю уверять старую: мол, никакого дождя и слыхом не слыхать.
— Ты со мной не спорь, лень кривоногая, — осерчала бабушка, — ты лучше послушай, как ворона кричит! Сидит вон башкой на восход и перхает, как рыбьей костью подавившись… Быть с той стороны дождю!