Новые арабские ночи - страница 11

— И он здесь тоже на правах почетного члена, подобно вам, не в обиду будь сказано? — спросил полковник.

— Да, но только совсем в другом смысле, чем я, — отвечал мистер Мальтус. — Меня пока щадят, но в конце концов я все-таки должен буду исчезнуть. А он никогда в карты сам не играет. Он только тасует и сдает и вообще управляет клубом. Это замечательно ловкий, изворотливый человек. Три года он занимается этим делом, практикует, так сказать, свое артистическое призвание, и за все время ни разу не возникло ни малейшего подозрения. Он точно вдохновляется откуда-то свыше. Вы, без сомнения, помните один случай, наделавший много шума полгода тому назад, как один господин нечаянно отравился в аптеке? Это было подстроено замечательно умно и тонко и притом совершенно безопасно.

— Вы меня удивляете, — сказал полковник. — И что же, этот господин был… — полковник чуть-чуть не сказал, одною из жертв клуба, но опомнился и произнес: — одним из членов клуба?

Тут он сообразил, что и сам мистер Мальтус говорит о смерти далеко не в любовном тоне, и торопливо прибавил:

— Но я все-таки еще блуждаю здесь впотьмах. Вы говорите о каком-то тасовании карт, о сдаче. Для чего это делается? Я заметил, что вы скорее не желаете умирать, чем наоборот, и потому меня интересует узнать, что, собственно, привело вас сюда?

— Вы совершенно верно сказали, что впотьмах, — отвечал, оживляясь, мистер Мальтус. — Этот клуб — храм отравы. Если бы не мое слабое здоровье, я бы здесь бывал гораздо чаще. Это мое теперь единственное, мое, можно сказать, последнее развлечение, но часто пользоваться им для меня было бы вредно. Знаете, сэр, я все испытал в жизни, все без исключения, и могу сказать, что почти все на свете оценивается неверно. Многие играют в любовь. Я положительно не признаю любовь за сильную страсть. Сильная страсть — это страх. Вот где сильная страсть. Если вы хотите сильных ощущений, играйте в страх. Чтобы испытать напряженную радость жизни, нужно испытать напряженный страх за нее. Позавидуйте мне! Позавидуйте мне, сэр! — прибавил он с хохотом. — Я — трус!

Джеральдин насилу удержался, чтобы не выразить своего отвращения к этому жалкому человеку, но сделал над собой усилие и продолжал наводить справки.

— Но как же, сэр, можно продлить такое ощущение искусственно? — спросил он. — Чем это достигается? Каким способом можно держать человека в подобной неизвестности?

— Сейчас я вам объясню, как выбирается у нас жертва на каждый вечер, — отвечал мистер Мальтус. — И не только сама жертва, но и еще один член клуба, который является тут как бы его уполномоченным и как бы жрецом смерти для данного случая.

— Боже мой! — сказал полковник. — Неужели они друг друга убивают?

Мистер Мальтус утвердительно кивнул головой.

— Этим путем устраняется тягость самоубийства, — объяснил он.

— Как! Боже милостивый! — воскликнул полковник. — Да неужели же такие вещи возможны среди людей, рожденных женщинами? Неужели я… или вы… или мой друг, скажем — неужели кто-нибудь из нас может сделаться убийцей? О, какая гнусность!

Он хотел вскочить в ужасе, но встретился с глазами принца. Тот смотрел на него пристально и сердито. В одну минуту Джеральдин успокоился.

— Впрочем, в конце концов, почему же нет? — прибавил он. — И раз вы говорите, что игра очень интересная — vogue la galère! Буду делать то же, что и все!

Мистер Мальтус испытал острое и жгучее наслаждение от удивления и отвращения полковника. Он хвалился своей злостью и испорченностью. Ему нравилось видеть, как другой дает волю великодушному чувству, тогда как он сам, по своей совершенной испорченности, сознает себя выше подобных ощущений.

— Вот видите, — сказал он, — как только у вас прошла первая минута изумления, вы сейчас же успели оценить всю прелесть нашего кружка. Вы можете видеть, как здесь скомбинировано возбуждение игорного стола, дуэли и римского цирка. Язычники умели хорошо устраивать подобные вещи. Я в восторге от утонченности их выдумок. Но все же они оставили на долю христианской страны достигнуть таких крайних пределов, такой квинтэссенции, такого абсолюта в остроте ощущений. Вы поймете, какими пресными, какими безвкусными должны казаться все прочие наслаждения человеку, попробовавшему этого самого. Игра у нас, — продолжал он, — разыгрывается очень просто. Берется целая колода карт — да, впрочем, будет гораздо лучше, если вы сами посмотрите, своими глазами, как это делается. Не дадите ли вы мне вашу руку — опереться? Я, к несчастью, разбит параличом.