Новые страдания юного В. - страница 11

А я чувствую: вот-вот я на все рискну! Но потом вдруг мысленно себя проанализировал и понял, что я вовсе не хочу всего. То есть хотеть-то я хотел, но не сразу. Не знаю, понятно ли это вам. Но я на первый раз решил обождать. А кроме того, скорее всего дело бы кончилось затрещиной. Это уж точно. Тогда еще без затрещины бы не обошлось. В общем, я взял себя в руки и начал рисовать этот ее силуэт. А когда кончил, она сразу: «Ах, дайте его мне! Для моего жениха. Он сейчас в армии».

Если вы сейчас подумали, что этот жених сшиб меня наповал или все такое, то вы ошиблись. Жених еще далеко не муж. Но, во всяком случае, Шерли поняла, в чем дело. Ведь она это имела в виду! И она начала принимать меня всерьез. Знаю я эти штучки. Когда начинается всерьез, сразу объявляются женихи. Силуэта я, конечно, не отдал. Промямлил что-то насчет того, что он еще сыроват, жизни мало… Как будто можно было жизнь там изобразить. Уж из-за одного того, что глаз на силуэте нет. А глаза у Шерли были — ну прожектора и прожектора, или я уже это говорил? Да я и хотел оставить его себе — покрыть лаком и оставить. Шерли здорово разозлилась. Встала и прямо мне выдала: «Вы просто голову мне морочите, уж не знаю только зачем. И вовсе вы не из Берлина, это сразу видно. И работы у вас настоящей нет. Рисованием своим вы и подавно ничего не зарабатываете, а уж чем еще, не знаю». Ух и подзавелась она!

Но я тоже носом не чертил. Секундочку подумал и отпечатал ей вот что: «Род человеческий вообще вещь довольно однообразная. Большую часть времени они употребляют на заработку хлеба, а остальная небольшая доля свободы их так пугает, что они делают все, чтобы избавиться от нее».

Шерли молчала. Наверно, ни слова не поняла. Еще бы, при таком-то стиле! Я это, конечно, из книжки той отбарабанил. Не помню уж, говорил ли я, что мне здорово запоминались цитаты из книжек. Я прямо страдал из-за этого. Правда, иногда это бывало очень кстати — в школе, например. Ведь всякий учитель рад слышать текст, который ему знаком по книжке. И я его понимаю. Ему тогда и проверять ничего не надо — не то что когда своими словами говорят. И все бывали довольны.

— Вы с ним повздорили? Или я ошибаюсь?

— Да нет, не повздорили. Но я ему прямо в глаза сказала, что считаю его бездельником. Даже чуть не решила, что он вообще подозрительный тип. Ведь брал же он откуда-то деньги? Извините, пожалуйста! Это, конечно, была чепуха. Но в нем действительно невозможно было разобраться!

— А он? Эдгар?

— А Эдгар сделал то, что всегда делал в таких случаях, только в тот день для меня это впервые было: он понес какую-то чушь. Иначе я и назвать это не могу. Запомнить это было невозможно — такой бред. Не то чтобы без всякого смысла, но уж очень заумно. Это у него не от себя было. Я уж иногда думаю: может, из Библии? А он этим просто ошарашить хотел, вот и все.

Наверно, с Шерли я этот цирк не должен был себе позволять. А все-таки физиономия у нее была — миллион отвалишь.

Первым делом она меня спросила: «А сколько тебе, собственно, лет?» Тебе! Она сказала: тебе! И так она всегда стала говорить с этого дня, когда хотела дать мне понять, что она, собственно, могла бы быть моей матерью. А сама-то в лучшем случае была года на два старше. Я сказал: «Три тысячи семьсот шестьдесят семь — или, постойте: шестьдесят шесть? Нынешний год я что-то все даты путаю». Тут она повернулась и ушла. Сознаюсь, меня этот вопрос каждый раз прямо выворачивает. Даже если спрашивает женщина, которая мне не просто так. В таких случаях я волей-неволей вынужден врать. Не виноват же человек в том, сколько ему лет. А если он тем более в своем духовном развитии далеко перескочил за свои семнадцать, то кретин он будет, если правду станет говорить, — вот тогда уж его никто не примет всерьез. Если ты хочешь в кино, а там только с восемнадцати пускают, не станешь же ты перед входом и не заорешь во всю пасть: «А мне только семнадцать!» Между прочим, я в общем-то довольно часто таскался в кино. Это все же лучше, чем сидеть с мамашей Вибау дома перед теликом.

Как только Шерли ушла, я первым делом заложил новую кассету и сообщил Вилли: «Нет, я не обманываю себя; я читаю в черных ее глазах участие ко мне и к моей судьбе!.. Она мне свята. Вожделения немы при ней».