Новый директор - страница 11

Константин Семенович замолчал, налил в рюмки вина и пододвинул гостю.

— Ну может, и не совсем так… Но говори, Костя, говори. Мне это всё ужасно интересно.

— О школе я, действительно, много думаю. Особенно в последнее время.

— Ну, а почему ты ушел? Ты же мне говорил, что работал после войны в школе имени Ушинского.

— Я не ушел, Боря. Меня ушли… В пятьдесят первом году. Правда, по собственному желанию, но был вынужден подать заявление.

— Но почему всё-таки?

— Не сработался с начальством. Не сошлись характерами, как говорится.

Прежде чем выпить налитую рюмку, Борис Михайлович погрозил ему пальцем:

— Характерами! Знаю я тебя, голубчик. Ну, а за что выпьем?

— За новую школу.

— Согласен. За твою.

— То есть как это за мою?

— За новую школу под твоим руководством.

— В мечтах.

— Нет, нет, ты, пожалуйста, не увиливай. Как раз мы решили снять одну…

— Ну что ты, Боря! Какой же я директор школы! Я педагог…

— Именно поэтому ты мне и нужен. Сейчас другое время, Костенька.

— А что изменилось?

— Не валяй дурака… что изменилось? Газеты читаешь?

— Мало ли что в газетах пишут!

Они стояли друг против друга с рюмками в руках, не решаясь выпить, словно от этого зависело согласие одного и успех предложения другого.

— Да пейте вы, господи! — не выдержала Арина Тимофеевна. — Пятнадцать лет не видались и сразу сцепились, как петухи… О чем спорить-то!

— А мы не спорим… — сказал Борис Михайлович, выпивая свою рюмку. — Мы обсуждаем проблемы государственной важности. Да, Костя, совершенно ясно, что сейчас, в пятьдесят пятом году, школа стоит опять перед ломкой. Детей слили, и это первый шаг…

— А что еще?

— С процентоманией немного поутихли. Программы сократили. Политехнизацию будем вводить, приучать к труду.

— За отметки! — в тон ему подсказал Константин Семенович.

— Выскажись, Костя, — серьезно предложил Борис Михайлович. — Я вижу, у тебя что-то на уме.

— Как-нибудь в другой раз… Я вижу, что мы с тобой не расходимся в оценках. И я рад. А говорить?.. Слова, слова… — Константин Семенович вздохнул и продолжал: — В газетах, в журналах… много этих слов о воспитании. И всем известно, что́ надо делать. Все, например, знают, что надо воспитывать у детей любовь к труду. Ну, а как это делать? Как? Думаю, что только не так, как начинает это делать Педагогическая академия. В принудительном порядке, на уроках, за отметки, любовь к труду не воспитаешь. Чувство долга, ответственности, наконец — убеждения… Да! Всё это надо воспитывать. А как? Вот основная, главная трудность. Как! Нигде, ни в одной статье, ни в одной книге об этом не сказано.

— Не сказано потому, что не знают, — согласился Борис Михайлович и встал. — А ты знаешь. Всё! Договорились? Ты директор школы, и никаких разговоров! К черту колебания!

Ландыши! В конце июля в Ленинграде продавали свежие, прохладные, крупные ландыши. Весна была поздней, и привезли их откуда-то из-под Волхова.

Константин Семенович купил букетик, продел цветы в петлицу лацкана и отправился дальше. Он любил прогулку утром от дома до места работы. Большая часть дороги шла по набережной Невы. Пешеходов здесь всегда мало, думалось и дышалось легко. А думать приходилось много. Особенно последнее время. Борис Михайлович, с которым он теперь часто встречался, не оставлял его в покое — настойчиво уговаривал взять школу.

Школа! Как много заложено в этом слове. Детство, отрочество и юность каждого проходят в школе. Самое важное, самое дорогое и светлое связано со школой. В школе пробуждаются первые чувства — дружба, любовь, чувство долга, чести, гордости… В школе формируется личность — характер, воля, мировоззрение… И, наконец, наклонности, способности, будущая профессия — тоже определяются в школе.

«И как это всё может быть искалечено, опошлено, засушено, — думал Горюнов, — если школа находится в руках чиновника!..»

Не успел Константин Семенович разложить на своем столе дела, как по местному телефону его вызвали к начальнику управления.

Крупный, в меру полный, седоватый, с генеральскими погонами на военном мундире, с семью рядами орденских планок, с Золотой Звездой Героя, в синих штанах с красными лампасами, комиссар имел очень представительный вид. Многие из работавших с ним долго не могли привыкнуть к некоторым странностям его поведения с подчиненными. К хорошим, добросовестным работникам он, казалось, придирался, чересчур требовал от них, горячился. С плохими был всегда сдержанно спокоен и подчеркнуто вежлив.