Нюма, Самвел и собачка Точка - страница 27

стр.

Алексей Фомич Кирдяев поглядывал в окно, прикидывая: управится ли он до обеда или придется задержаться. Очередь была человек десять. Да и клиент шел жидковатый, все шантрапа и рвань. Несли, в основном, ворованное — мельхиоровые ложки, подстаканники, в надежде выдать за серебряные. Иконы, со следами свежей краски. Фаянсовые подделки под фарфор грошовой стоимости…

Им бы встать в ряды барыг, что двумя кольцами опоясывали Сытный рынок, со своим товаром на руках. Нет, прутся в скупку, надеясь облапошить такого профессионала, как Кирдяев. Вот он и вынужден, чуть ли не взашей гонять их из подвала. И каждый еще с полчаса будет стоять во дворе, колготиться, жаловаться на несправедливость. Пока не явится Толян и приструнит недовольного своим методом… Вообще-то, по наблюдению Алексея Фомича, обеднел народ. Годами нелегкая, безденежная жизнь изрядно распотрошила сусеки. Со стороны это не заметно — антикварные магазины ломились от вещей, но настоящая ценная вещь попадалась все реже и реже. И приносить ее стал человек случайный, не понимающий, с которым говорить не о чем. А бывало, Кирдяев, чувствуя клиента, такое узнавал о выставляемой на продажу вещи, что хоть пиши роман. И всегда давал нестыдную цену. А когда вещь уходила к новому владельцу, он искренне печалился, словно отрывал от себя…

А что может поведать о своей вещи эта бабка, что наконец добралась к стойке оценщика? Платок, повязанный поверх потертой каракулевой шапки, делал ее личико маленьким и жалким. Еще и тощие руки в старческих пятнах вылезали из-под ветхих обшлагов тулупа. Такие бабки приволокут какую-нибудь дребедень и всю душу измочалят, если их сразу не поставить на место.

— Ну?! — произнес оценщик Кирдяев. — Что у вас? Только по-быстрому!

— А ты не гони, — осадила бабка. — Дай угреться. Все ноги поморозила на дворе.

— Что у вас? Показывайте, — без тени сочувствия повторил Кирдяев.

Поникнув головой над истрепанной сумкой, бабка извлекла свое добро и боком, по-птичьи, взглянула на оценщика.

— Подсвечник, — констатировал Кирдяев. — Подсвечники не принимаем. Их у нас, как в церкви.

— Что значит не принимаем?! — отважно выкрикнула бабка. — Как это не принимаем!

— Не вопите! — осадил Кирдяев. — Не принимаем и все. Тем более такие подсвечники уже при Горбачеве штамповали, никакой ценности в них нет. Уходите! — неумолимо заключил Кирдяев и крикнул в сторону очереди. — Следующий!

Набухавшая неприязнью к бабке толпа очередников, загомонила советами:

— Беги в утиль, старая. И себя сдай заодно.

Бабка обернулась к галдящим, демонстративно плюнула себе под ноги и вновь обратилась к оценщику с угрозой найти на него управу.

— Да кому ты жаловаться будешь, старая дура?! — выкрикнули из очереди. — Это же частная лавочка. У них свои законы.

Кирдяев пропустил мимо ушей обидный, но справедливый выкрик. Тем не менее довод каким-то образом вразумил старую.

— Дай хоть какую цену, — заканючила она плаксивым голосом. — Мне там обещали с прицепом заплатить против твоей цены, — и она повела головой в сторону двора.

— Кто обещал? — сдерживая злость, произнес Кирдяев.

— Добрые люди обещали, — ответила бабка.

— Ходют там два типа, — подтвердили из очереди. — Если за вещь дадут хорошую цену, обещают перекупить с процентом.

— Обещают-то они, обещают. Да не всех жалуют, — отозвался кто-то из очереди. — Что они, враги себе?

— Так ты дашь цену моему подсвечнику? — не отвязывалась бабка.

— Пятьдесят рублей, — Кирдяев махнул рукой. — И то с большого бодуна.

— Пятьдесят? — плаксиво переговорила бабка. — Это ж кило печенки на Кузнечном рынке…

— Уже шестьдесят, — строго поправил кто-то. — Именно на Кузнечном.

Кирдяев хлопнул ладонью по столу и закричал в голос:

— Дайте работать, черт побери! Не то закрою на обед и гори все огнем!

Очередь тревожно притихла и в следующее мгновение обрушила на старушенцию такой шквал негодования, что, материализовавшись, он превратил бы тщедушную фигуру упрямицы в мокрое пятнышко.

В этот момент и ввалился в свое заведение Толян.

— Почему шум?! — вопросил Толян.

— Да вот… клиент не согласен с оценкой, — со злорадством пояснил Кирдяев.