Нюма, Самвел и собачка Точка - страница 51
— Знаю! Все случалось из-за твоего молчания. Ты был тряпкой в ее руках… Она прилепила тебе дурацкое прозвище, как маленькому. А ты — Наум! У тебя гордое, красивое имя…
— Меня с детства называли Нюмой, — растерялся Нюма. — И что?
— А то, что это прозвище определило твою судьбу. Маленького и безвольного человека. Чего ты добился? Всю жизнь проработал тихим экспедитором, ты, с инженерным образованием…
— Неправда, я не был тихим… Я воевал… В пехоте, между прочим…
— И что?! Что ты навоевал? Прозвище «Нюма»?! Тихую жизнь? Когда весь город был перед Мариинским дворцом. Когда перед коммуняками решалась судьба демократии, ты сидел у телевизора…
— Какой демократии, дура?! Вашей демократии? Специальной жратвы, шикарных квартир и дач?! — заорал Нюма. — Тебе, кажется, еще и дача светит через постель крупного демократа Зальцмана, да?
Прилив ярости исказил его мягкое лицо. Наплывший бурый цвет кожи четко проявил темные траншейки морщин. Веко правого глаза дергалось тиком… И все это возникло мгновенно. Как падение в темноте. Словно в крике они коснулись самого больного места…
— Вам кажется, что вокруг слепые и немые. Что красивые слова скроют ваше паскудство и жалкое хапанье… Погодите, еще не то будет потом, при вашей этой дерьмократии! Жаль только мне не дожить. Когда вы попрячетесь в Смольном или в том же Мариинском дворце…
Мысли Нюмы метались в голове, подобно зверьку, загнанному в западню. Он понимал, что не убедителен, что не то говорит и не так говорит. Им владеют чувства ограбленного человека. Он во власти долгих своих обид. Во власти нервного срыва, безудержного и алогичного. Из которого сейчас один выход — слезы.
Он старался их сдержать, всеми мускулами лица. Сохранить хотя бы достоинство.
Фира подошла к окну, взглянула на улицу и принялась копошиться в сумке.
— Ладно, папа. За мной приехали, — и, остановившись на пороге, добавила: — Извини, папа… Я тебя понимаю. Но и ты пойми меня…
Из глубины коридора донесся скрежет норовистого замка входной двери и глухие проклятия дочери.
«Зальцмана поблагодари за замок», — злорадно думал Нюма.
Осторожно, прижав щеку к боковине оконной рамы, чтобы не увидели с улицы, Нюма посмотрел в окно.
Черный лакированный автомобиль, точно плоское корыто, по-хозяйски взгромоздился на противоположный тротуар улицы.
Заметив Фиру, шофер бодро выскочил со своего места и предупредительно открыл заднюю дверь. Фира садилась в машину медленно, картинно, словно знала, что за ней наблюдают. Наконец раздался тяжелый, сытый хлопок двери, шофер вернулся на свое место, и автомобиль, бесшумно, подобно огромному ластику, стер себя с замызганного тротуара.
— Фирка въехала в политику, — буркнул Нюма и вернулся к столу.
Какое-то время он сидел, уставившись на тарелки с вкуснятиной, на полупустые стаканы с остывшим чаем, на непочатую коробку конфет с фотографией жены Пушкина в белом пышном платье…
— Все они такие, — пробормотал Нюма, чувствуя непривычную тяжесть в пальцах рук и ног…
Глухую тишину комнаты нарушили звуки под столом. Нюма знал, что это Точка. Тем не менее наклонился и приподнял край клеенки. Точка, празднично урча, подбирала кусочки буженины…
— Ты тоже такая же, как и они, — пробормотал Нюма. — Своего не упустишь.
«Оставь, Нюмка, на самом деле, — урчала собачонка, прилежно расправляясь с лакомством. — Все вы хороши!»
Заслышав поступь Самвела, Нюма опустил клеенку и выпрямился.
— Моя Фирка въехала в политику, — проговорил он навстречу Самвелу.
— Ара, знаю. Видел в окне. — Самвел поднял перевернутый стул и сел. — Вы так орали, что я думал сейчас будет труп, клянусь своей спиной!
Подобную клятву Нюма слышал впервые. И промолчал.
— Бери ешь, пей, — Нюма повел подбородком в сторону тарелок. — Хорошо живет наша власть.
— Для этого туда и рвутся, — Самвел ткнул вилкой в ломтик сыра, оглянулся, целясь куда его положить.
— Клади в тарелку Зальцмана. Она чистая, нетронутая, — подсказал Нюма.
— А он мне понравился, тот Зальцман, — проговорил Самвел. — Вошел в комнату, огляделся и сказал сходу: «Четырнадцать с половиной метров». Наверно, Фира предупредила.