О чем расскажет дождь - страница 7
— Я рада. Очень рада, что ты пришел.
— Правда?
Он еще сомневался! Алина с трудом пыталась скрыть свое волнение, старалась разговаривать спокойным и ровным голосом, но у нее почти ничего не получалось.
Он прошел в комнату, достал из черного чехла шестиструнную гитару, аккуратно опустил на диван.
— Вот. Мой инструмент.
— Сыграешь что-нибудь?
— Сыграю, если хочешь, — согласился он безропотно и по-прежнему немного смущенно.
— Хочу, конечно. Да что ты стоишь, садись. Чай будешь? Кофе, может быть?
— Чай, — ответил он коротко. И добавил: — Ты сегодня другая.
— Ты тоже.
Она ушла на кухню, по дороге бросив придирчивый взгляд в зеркало, висящее в прихожей на стене. На этот раз отражение показалось ей более или менее сносным. «Не то, что вчера», — вспоминала она, доставая чашки из шкафа.
Услышав доносящийся из комнаты перебор гитарных струн, замерла на мгновение. Прислушалась…
Вначале аккорды были несвязными, потом постепенно стали выстраиваться в ритмическую цепочку. Ей всегда нравилось звучание гитары, оно будило в душе какую-то смутную и приятную тревогу, волнующее и трепетное ощущение тихой печали, смешанной с радостью. Потом услышала его голос. Замерла с чашками в руках, боясь потревожить.
Голос показался ей необыкновенным. Она даже не поверила сначала — неужели такое возможно, чтобы вот этот неуклюжий и вечно смущающийся от собственной неловкости парень имел такой сказочный голос. Мотив песни был незнакомым, а вот слова она как будто припоминала:
— Максим, — окликнула она его уже потом, когда звуки гитары смолкли и в наступившей тишине, казалось, отчетливо слышно, как бьется ее трепещущее сердце.
Он поднял голову и посмотрел на нее молча, без привычной смущенной улыбки.
— Ты потрясающе… Просто потрясающе в самом деле…
— Правда?
— Да. — Она поставила чашки на стол, удивившись тому, что не пролила ни капли. — Я даже не дышала, пока слушала. Ты это сам сочинил?
— Музыка моя. А слова Фета. Есть у него такое стихотворение. Я сделал из него романс.
— Фет… — попыталась вспомнить Алина. — Да, конечно, я это читала… Тебя любить, обнять…
— И плакать над тобой, — закончил он за нее.
В наступившей тишине не чувствовалось напряжения. Какая-то тихая и задумчивая грусть витала в воздухе, заставляя их обоих растворяться в собственном молчании, которое значило гораздо больше, чем слова.
— Ты что-то совсем загрустила, — наконец сказал он, поднимая глаза.
— Немного, — призналась Алина. — Даже не знаю о чем…
— Ну, это ничего. Сейчас мы тебе настроение поправим. Знаешь, ведь гитара — инструмент, регулирующий настроение. Вот, смотри.
Он отодвинул чашку, снова взял в руки гитару, сделал пару проигрышей и начал наигрывать какой-то ритм, показавшийся ей знакомым. А потом вдруг совершенно неожиданно запел:
Казалось, что так она не смеялась никогда в жизни. Разве только накануне, когда он вышел из ванной, облаченный в ее спортивный костюм, едва прикрывающий коленки. Он хохотал вместе с ней, но настойчиво не бросал гитару, а продолжал сквозь смех бить по струнам и выдавливать из себя слова:
— Максим, прекрати! Перестань, прошу тебя, я сейчас лопну от смеха! Господи, ну разве так можно!
— В последний раз! — отчетливо закончил он. Еще пару раз ударил по струнам и отложил наконец гитару.
В тот вечер он ушел от нее уже за полночь. Они без конца пили чай, Алина снова настойчиво предлагала грибной суп, как и накануне, но тщетно. Он играл для нее испанские и мексиканские мотивы, перебирая струны с такой потрясающей виртуозностью, что она не могла оторвать взгляда от его пальцев. Пел романсы, по большей части положенные на собственную музыку, пел песни Гребенщикова. Некоторые из них были ей знакомы, и она робко подпевала, стараясь, чтобы голос ее звучал не настолько громко, чтобы стать различимым. Несколько раз они пытались начать занятия. Он объяснял ей устройство инструмента. Алина послушно повторяла: гриф, розетка, головка, подставка, верхняя дека… А потом просила его спеть еще что-нибудь, он пел, заставляя ее снова грустить, снова смеяться. Она опять предлагала ему пресловутый грибной суп или котлеты, он в ответ только мотал головой и принимался рассказывать ей о том, что промежуток между двумя соседними порожками называется ладом.