О Господи, о Боже мой! - страница 63

Из моего дневника

В этот день Билли лежала и не ударила палец о палец. «Что с тобой, болеешь?» — спрашиваю шепотом. «Не надо орать мне в ухо!» — отвечает и пошла со своей тарелкой ужинать под дождь.

Два месяца длилось. Она не разговаривала ни со мной, ни с Машей. Уже казалось, и нечем дышать. Я добивалась, чтобы она уехала. Наконец она просушила свои сапоги, штаны, подрезала копыта Принцу и уехала со своей собакой, не простившись. Навсегда?

Из Москвы пришло письмо:

Начальник! Со мной тут инсульт случился… Если у вас там есть что-то типа ноотропила, то уж вы отстегните, сколько можете. В Москве-то нет нигде. А очень нужно.

Будь здорова и не кашляй.

Нет имени у меня. И такое чувство, что меня вообще нет.

О Господи, о Боже мой! Не инсульт никакой, а шиза…

Вырос у нас Кирюша из десятилетнего мальчика в мешковатого великана с невиданным румянцем. Ехала Маша из Москвы, везла Кирюшу после свидания с бабушкой. Мы отправились встречать.

Половодье. Разведка показала, что Любутка размыла симонский мост. Ревёт в каньоне. Через пропасть положили две мандражные дощечки. Спиридовский мост уплыл целиком — четыре дерева, брошенные поперек, исчезли.

Вперед верхом поехал интернатский парень. Пока я девять км вытягивала ноги из жидкого снега, прибывшие уже шли мне навстречу. Впереди Кирюша на Принце верхом, под уздцы его ведет Она. Приехала. Красиво выступает: мужественная женщина — это не женственный мужчина, есть на что посмотреть.

Мне — ни словца. Перегнали меня и быстро скрылись из глаз, а мы с Машей поспешали, думая, они дождутся нас на переправе, потому что как перетаскивать Кирюшу через бешеный поток, было непонятно. Сам он повод не держит и по дощечкам не пройдет. Но у переправы нас не ждали. И узнали мы из рассказов парня нашего, что Она как вела коня в поводу, так без остановки вошла в реку, течение свалило ее, сшибло льдом. Но сумела встать. Кирюша сидел молодцом. Дома застала Ее на «слоне», бросила мне с ненавистью: «Сколько же людей не могут жить ни в Любутке, ни без Любутки».

Открылись шлюзы, в Россию хлынула Европа: французы, голландцы, немцы, и «прочие шведы». Дивились на нашу дичь и бедность, жалели, везли гуманитарную помощь (большую милостыню): продукты, одежду со своего плеча, посуду и т. д. Приезжали полнокровные, высокие, красивые молодые люди, трудились на ниве добра: строили у нас баню и жилые дома, косили нашим лошадям, поливали в засуху наши огороды в то время, когда еще воду доставляли из-под горы, где бьет родник — носили вручную или на тележке мотоблока.

Жили наши благодетели на чердаках изб. Там хранилось все, что они нам привезли и чем мы не успели распорядиться — от мешков с овечьей шерстью до зеленого унитаза и, в пандан к нему, зеленой раковиной. Там же хранились продукты, которые мы ели не один год и в этом нам помогали крысы. Они гонялись несметными стаями и кусали за пальцы спящих под марлевыми пологами. Пологи годились от комаров, но не спасали от крыс.

В те времена европейцы прощали нам крыс, комаров, традиционные национальные сортиры с «очком» в яму — все, что они надеялись исправить, улучшить. Они хотели научить нас жить как следует (как они). И они пошли в народ, в наш.

Было время молодое, а в молодости случается любовь. Молодежь любила в самом прямом (простом) смысле слова, а старшее поколение — из русских — я, из немцев — чета Хольстов — Эккарт и Рената — в своем ключе и смысле.

Хольсты — чудесная пара, они были у нас раза два и принимали меня в своем доме в городке Шмаленбек близ Гамбурга. На террасе с мраморными ступенями в сад, за изящным столиком мы вели беседы с помощью двух толстых словарей. Когда темнело, супруги приглашали меня взглянуть, как раскрываются прямо на глазах бледные ночные цветы с нежным звуком воздушного поцелуя. Кроме этих поразительных цветов, в саду росла крапива. Это единственное место в Германии, где она росла, и это роднило Хольстов с Россией. Они двое — красивые, породистые старики, по всему судя — наследники тех, которые дали миру великую музыку, литературу, классическую философию. Сейчас они были последовательными штайнерианцами, что определяло их взгляды и поступки.