О нравах татар, литовцев и москвитян - страница 17

. Особенно примечательна зеркальная оппозиция слов Герберштейна о том, что татары «пресыщаются сверх меры», «спят по три-четыре дня подряд», а «литовцы и русские», «откинув всякий страх, повсюду поражают их»[108] и слов Михалона: «Враги наши татары смеются над нашей беспечностью, нападая на нас, погруженных после пиров в сон. “Иван, ты спишь, — говорят они, — а я тружусь, вяжу тебя"». Чем же были порождены безмерная идеализация татар и столь же преувеличенный критицизм в отношении литовцев в трактате Михалона? Ответ на этот вопрос — в самой исторической действительности. XVI век — время больших перемен в общественно-политической жизни и каждодневном быту всей Восточной Европы, в том числе и Польши и Великого княжества Литовского. Сдвиги, затронувшие все без исключения стороны жизни, породили богатейшую публицистику, проникнутую чувством тревоги за будущее и морализаторским обличительством мнимых и реальных пороков общественной и частной жизни. Трактат Михалона — свидетельство того, что в литовской общественной мысли вырабатывались новые идеалы и ценности, опирающиеся на античные образцы и порывающие со средневековьем. И чем возвышеннее и недостижимее был идеал, тем острее и непримиримее была критика современности. Критицизм Михалона, таким образом, становится полностью понятен только в свете противопоставления действительности и. идеала.

Правда, при характеристике идеала, положительной программы Михалона Литвина возникает очередная сложность. Она состоит в следующем. Середина XVI столетия — время, когда создавалось сочинение Михалона Литвина, — это и время расцвета Возрождения в Польше и Литве. Однако век его был короток. Начавшись позже, чем в странах Западной Европы, оно быстрее уступило место культуре барокко и в самом себе несло черты неполноты, незаконченности и преждевременных противоречий. Возрождение в Великом княжестве Литовском и Польше складывалось на неадекватной по сравнению с Западной Европой — основе. Его питательной средой были не столько города, сколько фольварки, не столько горожане, сколько шляхта. Поэтому и идеалы, образцы, ценностные ориентации польской и литовской культуры Возрождения отмечены печатью сословной ограниченности, шляхетско-феодальной идеологии. Самыми характерными выражениями этого был сарматский миф, сарматизм в Польше[109] и римская легенда в Литве.

Преклонение перед античностью характерно было для всего европейского мира эпохи Возрождения. Для образованных людей того времени их собственный мир был продолжением античного, а современные государства — преемниками и носителями римской власти, наследием Римской империи. Стоит вспомнить хотя бы Фр. Петрарку, стоявшего у истоков итальянского гуманизма: «Что же есть вся история, как не римская слава?»[110]. Согласно сарматской легенде, польская шляхта генетически восходит к сарматам (т. е. ираноязычному населению степей от Тобола до Дуная III в. до н. э. — IV в. н. э.). Сарматы участвовали в войнах понтийского царя Митридата против Рима в I в. н. э. В античной литературе этого времени территория Скифии стала именоваться Сарматией. В польской же литературе эпохи Возрождения, в которой античность становилась синонимом всего наидостойнейшего, наиславнейшего, героического, требующего восхищения и подражания, сарматы уже по соотнесению с античным Римом были отождествлены с римлянами. Согласно легенде, изложенной Яном Длугошем еще в XV в., сармат (римлянин) выступает прародителем шляхты[111].

Параллельно с польским «сарматским» мифом в Литве формировался «римский». Немецкий хронист Петр Дусбург в XIV в. сообщал о сражениях пруссов, родственных литовцам с воинами Цезаря. К Риму возводил он и название древнего святилища пруссов и литовцев Ромове[112]. Длугош в «Истории Польши» упомянул о происхождении литовцев от римлян[113]. Вплоть до XVI в. бытовали и другие предания, согласно которым древние литовцы-пруссы воевали не только с Цезарем, но и с Александром Македонским или же были потомками воинов этих полководцев. В качестве прародителей литовцев в легендах фигурировали иногда геты, аланы, готы