О порнографии - страница 2

Что порнография возникает на почве эротического сюжета — само собой очевидно и не нуждается ни в доказательствах, ни в пояснениях. Однако не всякая трактовка эротического сюжета есть порнография: таково другое, столь же очевидное положение. Оно подсказывается непосредственным чувством и составляет как бы вторую часть той же аксиомы. Но из неправильного применения этих двух бесспорных положений обычно именно и возникает главная ошибка: признаков порнографии ищут не там и не так, как следует. Стараются определить, с какого «фактического» момента разработка эротического сюжета становится порнографией. Между тем этот момент вовсе не определим. Критик 1820 года, читая «Руслана и Людмилу», находил, что «невозможно не краснеть и не потуплять взоров» от таких строк:

Для нас уже решительно непонятно, что в этих стихах могло показаться предосудительным нашему литературному прадедушке. Его стыдливость представляется нам абсурдной. Мы, следовательно, считаем, что пределы стыдливости должны быть сужены, а пределы дозволенного бесстыдства расширены. До каких же, однако, пор? Начнем с того, что ведь поцелуй есть уже эротический акт. Но и против поцелуя протестовать было бы очевидной нелепостью. Однако поцелуй может быть в известных смыслах квалифицирован. Как тут быть? Мало того: в литературе за поцелуем открывается огромная и сложнейшая градация поступков, как открывается она в самой жизни. Кто сумеет определить, на какой ступени этой лестницы должны остановиться герои литературного произведения или персонажи картины? Буде определить это никак не возможно, то придется признать, с неизбежностью, что наличность порнографического элемента не может быть установлена путем сюжетного анализа. Иными словами — никакой эротический факт, будучи изображен словесно или пластически, одной лишь своей наличностью не сообщает произведению порнографического характера. Это и подтверждается на повседневной практике наших суждений.

Вовсе не лицемерие и не предвзятость религиозная мешают нам усмотреть порнографию в некоторых, например, библейских эпизодах, в сюжетном отношении порой более смелых, нежели отдельные эпизоды в писаниях такого несомненного порнографа, как маркиз де Сад. Точно так же, не историческое и не эстетическое лицемерие заставляют нас безошибочно отличать нравственный уровень античной скульптуры от нравственного уровня фотографии, продаваемой из-под полы, хотя бы она не заключала в себе ничего, кроме обнаженной фигуры. Основной признак порнографии можно, мне кажется, обнаружить только одним путем — исследуя характерные приемы, которыми она пользуется для достижения своей цели. Поскольку цель эта специфична, можно заранее предположить, что в известной степени специфичны окажутся и приемы.

Направить воображение читателя или зрителя так, чтобы возбудить в нем прямое, беспримесное эротическое чувство, — вот основная цель порнографии, равно словесной, как и изобразительной. Подчиняясь непреложному закону экономии, она должна сосредоточить усилия на этой основной цели и, следовательно, должна стремиться к тому, чтобы, елико возможно, отстранить от читателя все посторонние мысли и впечатления. Этим стремлением и предопределяются основные приемы, к которым она должна прибегать. Меж тем как в искусстве, вообще говоря, сюжет играет роль вспомогательную, роль костяка, — в порнографии он приобретает самостоятельное и первенствующее значение. В этом смысле порнография приближается к авантюрному роману и репортажу. Далее, между тем, как искусство, пользуясь образами действительности, на деле уводит нас от нее, — цель порнографии как раз обратна: неживое или словесное изображение в наибольшей степени приблизить к реальности. Искусство показывает нам иллюзорность действительности, порнография же, как всякое лжеискусство, напротив, стремится все иллюзорное, елико возможно, приблизить к действительному. Это ей тем более необходимо, что она стремится не передать нам отвлеченное переживание, а вызвать реакцию порядка скорее физиологического. Бутафорский окорок вызовет в зрителе чувство голода вернее, чем окорок, нарисованный великим художником. Поэтому порнография всегда сознает отчетливо, что она не достигнет своей цели, если не приблизится в пластике — к эротической бутафории, в словесности — к эротическому описательству. В этом и заключены ее основные стилистические тенденции. Как всякая бутафория, как всякое описательство, порнография одним из главных средств изобразительности полагает максимальное приближение к реальности в пластике, накопление фактов и документацию — в словесности. Как явление антихудожественное, она, подчиняясь своей природе, естественно ищет как раз того, от чего бежит подлинное искусство. Порнографическая фотография не случайно вытесняет на рынке не только порнографический рисунок, который менее доступен по цене, но даже и механическое воспроизведение рисунка, которое гораздо дешевле, нежели фотография. Это потому, что один и тот же сюжет, запечатленный в рисунке и в фотографии, в последнем случае всегда будет притягательнее для любителя именно своею документальностью, своею природной антихудожественностью — ибо художество не вызовет той иллюзии, которая требуется. Весьма примечательно, что современное объявление о порнографических фотографиях всегда в первую очередь рекламирует именно их документальность, их стремление приблизиться к действительности, а не к искусству. — «Les sujets sont extraordinaires de vie et de mouvement»