О тех, кто предал Францию - страница 4

Это произошло 16 июня 1940 года. Я не знал почти до самого вечера, что то было мое последнее воскресенье во Франции. Такие дни не забываются: все, кто пережил роковые часы в Бордо, навсегда сохранят их в памяти.

Я приехал в этот красивый старый портовый город накануне — журналист без газеты. 11 июня старый потрепанный «ситроен» вывез нас четверых из Парижа. Наша маленькая машина ползла со скоростью десяти миль в час в сплошном потоке автомобилей, автобусов, грузовиков, велосипедов и повозок. Мы уже не обращали внимания на бесконечные остановки. Мы не находили слов для ответа, когда встревоженные крестьяне спрашивали нас: «Что же будет?» Мы не знали, где были немцы и где была французская армия, да и существовала ли она еще.

Как и сорок миллионов других французов, мы еще не осмыслили подлинного значения того, что произошло. Мы не знали, будет ли наша газета печататься где-нибудь в провинции. Мы знали лишь одно—что правительство Поля Рейно переехало в Тур, живописный средневековый город на берегу Луары. И мы направились туда же.

Мы добрались до Тура через шестнадцать часов. Улицы новой столицы были полны беженцев. В гостиницах немыслимо было получить комнату. В городе невозможно было достать еду. Мы ночевали в машине.

Когда я приехал в Тур, наступление «пятой колонны» в самом правительстве и вне его было в полном разгаре. Один из министров, которого я встретил у здания мэрии, сказал мне, что генерал Максим Вейган, новый главнокомандующий, решительно заявил о безнадежности сопротивления натиску германских войск. Его предложение заключить перемирие поддерживают два заместителя премьера — престарелый маршал Анри-Филипп Петэн и изворотливый Камиль Шотан. «Сегодня, — сказал мне министр, — судьба Франции висит на волоске».

Он рассказал мне следующее. Во время заседания кабинета министров генерал Вейган внезапно встал и вышел из комнаты. Через несколько минут он вернулся в страшном волнении, с криком: «Коммунисты завладели Парижем! В городе беспорядки! Морис Торез в Елисейском дворце!» Вейган потребовал, чтобы немцам было немедленно отправлено предложение о перемирии. «Мы не можем отдать страну коммунистам, это наш долг перед Францией!»

По словам моего собеседника, сообщение Вейгана произвело сильное впечатление. Но Жорж Мандель, министр внутренних дел, немедленно подошел к телефону и вызвал парижского префекта. Ему сообщили, что в Париже все спокойно, нет ни беспорядков, ни уличных боев. Маневр Вейгана сорвался.

— Надолго ли? — с унынием спрашивал меня министр.

Да, надолго ли? Из отелей и кафе, битком набитых политическими деятелями, распространялись слухи. Я обошел все кафе на главной улице города. В течение одного только часа я услышал, что немцы будут в Туре сегодня вечером; что англичане за спиной французов просили у немцев перемирия; что Уинстон Черчилль покончил с собой; что его примеру последовал Поль Рейно; что Париж в огне; что с часу на час должно вспыхнуть коммунистическое восстание; что оно уже началось. И, наконец, последний, но далеко не маловажный слух, что Гитлер предложил Петэну — «как солдат солдату» — почетные условия мира.

В одном из кафе смуглый Пьер Лаваль, бывший премьер, беседовал с несколькими чиновниками министерства. Он утверждал, что давно предвидел все это. «Я всегда стоял за соглашение с Германией и Италией, — говорил он. — Эта безумная пробританская политика и авансы, которые мы делали Советской России, погубили Францию. Если бы послушались моего совета, Франция теперь была бы счастливой страной, наслаждающейся благами мира».

Его перебил пожилой человек в сером костюме. «Господин Лаваль?»—спросил он и, прежде чем Лаваль успел ответить, дал ему пощечину. Воспользовавшись переполохом, старик скрылся в толпе. Впоследствии я узнал, что его сын, летчик, погиб в бою.

Такова была атмосфера в Туре, когда прибыл Уинстон Черчилль в сопровождении лорда Галифакса и лорда Бивербрука. Они направились в здание мэрии, где их ожидали французские министры.