О всех, забывших радость свою - страница 8

С тех пор мы вновь отдалились, и лишь однажды Андрей позвонил мне и попросил срочно в долг пять тысяч, даже не сказав, на что. Я дал. Катьке об этом не сказал, иначе пришлось бы выслушивать лекцию о том, что, мол, тебе милый никто и рубля не даст в долг.

Поезд метро следовал до станции «Кузьминки». Напротив меня сидела спящая бабушка, вся в глубоких морщинах. В руках она держала холщовую сумочку синего цвета, откуда торчал хвост мороженого минтая. Мне всегда было интересно знать: как такие увядшие женщины выглядели в молодости? Кого любили? Как отдыхали? Кем работали? Какая помада была на их губах, какие туфли, какое платье было на них, например, далекой весной 1947 или 1959 года? Ведь никто же не рождается стариком. Нам так просто кажется.

Мы каждый день садимся в автобусы, спускаемся под землю в метро, ждем электрички, прячась в своих мыслях и проблемах, никого не замечая вокруг, а ведь вагоны, перроны, вокзалы заполнены пожилыми людьми.

Кто они все? Куда едут? Почему уже никуда не спешат, как все мы, молодые? Мне кажется, мир сильно заблуждается, думая, что их вселенная сузилась до обсуждения пенсии и хронического артрита в очереди к врачу.

Никогда не замечали, как на вас или ваших соседей внимательно смотрит какая-нибудь бабушка в транспорте? Думаете, ей интересно ваше новое пальто или сумка? Ничего подобного.

Она смотрит с позиции прожитой жизни, сравнивая себя с вами на уровне эмоций, жестов, слов. Это для нас она пожилой сморщенный человечек без прошлого, а для нее все, что когда-либо отражалось или отражается в глазах, — происходит здесь и сейчас.

Для нее и полет Гагарина, и комсомольские отряды, и строительство БАМа — это не редкие статьи в журналах и сериалы по второму каналу, а столько-то вдохов и столько-то выдохов, дни рождения, лекции в институте и скованные поцелуи в подъезде.

Мы видим сморщенную старушку перед собой в маршрутном такси, а у нее внутри, может быть, до сих пор бушуют страсти любовного треугольника с Колей Васнецовым и Таней Ивановой.

И неважно, что Колька уже как пятьдесят лет назад сгинул где-то в Сибири на торфяных разработках, а Таньке недавно левую ногу ампутировали в связи с сахарным диабетом. Главное — девичьи обиды, слезы и треугольный конвертик с ее именем на обратной стороне, а не Таниным.

За одну станцию до «Кузьминок» в вагон зашла парочка молодых и не совсем трезвых девиц в черных длинных пальто и тяжелых армейских ботинках на ногах. Одна из них прислонилась к поручню, и, притянув другую, стала ее целовать.

— Товарищи, что же это такое творится?!

Но нет, никто уже этого не спросит. Никто не поведет их в отделение под руку. Не вызовут родителей. Я бросил взгляд на старенькую бабушку. Комсомол заснул навсегда, как и минтай в сумке.

Мне было противно смотреть на девиц, и я отвернулся.

Город засыпал. Мне пришлось пробираться по сугробам до дома, где жил Степан. Это причудливое ветхое пятиэтажное здание из красного кирпича, глазницы которого глядели на всех черными безжизненными дырами, странным образом вписалось в композицию с новыми типовыми высотками, словно заскорузлый гнойник на лице юноши. Оно ежилось, сутулилось, но покидать насиженного места не хотело.

Раньше я любил бывать в этом доме. Он был живым существом, с открытой душой, где соседи знали друг друга и ходили в гости, где двери не закрывались даже по ночам. Не то, что сейчас: тысячи клетушек за бронированными дверьми.

В подъезде стоял полумрак, из небольшого отверстия в двери наметал снег. Все стены были исписаны, к потолку прилипли горелые спички (неужели их еще кто-то бросает?). Поднимаясь по лестнице на пятый этаж, уже почти на самом верху, я почувствовал отдышку и слабость в ногах. «Странно, — подумал я. — Раньше такого не замечал». Пришлось постоять какое-то время, чтобы отдышаться.

Дверь в квартиру была не заперта, и оттуда несло жженым кофе. Я прошел внутрь. Весь коридор был уставлен баулами, какие обычно можно увидеть на оптовых рынках, огромными сумками и коробками.

Кое-как была разбросана обувь, на вешалке висело несколько пуховиков и курток. Теперь к запаху жженого кофе добавился еще запах плесени, сырости, чеснока и чьих-то немытых ног. Я не стал разуваться и прошел на кухню по скрипучему старому паркету. Там, спиной ко мне, стоял высокий черноволосый молодой человек в мешковатом спортивном костюме и что-то мыл в раковине.