Обагренная Русь - страница 55

— Ну, Мистиша, радуйся, привел я к тебе лучшего камчужного лечца, — бодрым голосом сказал Негубка и пропустил впереди себя Кощея.

Лежавший на лавке паробок попытался приподняться, но только сморщился от боли.

— Лежи, лежи, — попридержал его за плечо Кощей и, сев рядом на перекидную скамью, стал осторожно ощупывать вздувшуюся и посиневшую ногу. — Здесь больно? А здесь?..

Не удержавшись, вскрикнул паробок. Кощей улыбнулся:

— Ай-я й-яй, как же это тебя угораздило?

— За фарем погнался, да, вишь ли, меж плах мостовых угодила нога, — пояснил Негубка.

Засмеялся Кощей:

— Нешто с фарем задумал бегать вперегонки?

— Не, — встрял в разговор горбун. — Куды ему вперегонки! За фарем тем шли мы, почитай, от самого Триполя…

И он стал рассказывать про Стонега, и про Несмеяна, и про то, как упустили они в Киеве дружинника, а после им Негубка помог — без купца ни за что не добраться бы им до Новгорода.

— Ну и дела, — слушал его вполуха Кощей, а сам, словно бы между прочим, занят был своим привычным делом: накладывал Мистише на ногу лубки, крепко стягивал их тряпицей. Паробок покряхтывал, но терпел. Кощей приговаривал:

— Ломайся, да обмогайся. Добрый жернов все смелет…

От боли у паробка слезы покатились из глаз.

— Вот и всё, — сказал Кощей и потрепал его ладонью по щеке. — А теперь испей-ко этого взвару из скляницы.

И обернулся к горбуну:

— Так что — Несмеяна сыскали ли?

— Его сыщешь, — сказал Крив. — Проведал я, что подался он с булгарскими купцами ко Владимиру. Да мы нынче за ним не ходоки, с ногой-то…

Негубка глухо покашлял в кулак.

— Отчего же не ходоки, — сказал он. — Покуда реки не встали, и мой путь ко Владимиру. Беру я варяжский товар — да на Мсту. Аль не приглянулась вам моя лодия?

— Лодия как лодия, — повеселел Крив. — Только мы какие же тебе попутчики? Один горбат, другой обезножел — польза-то от нас какова?

Чувствуя, что теперь не до него, Кощей стал собираться. Негубка с Кривом горячо благодарили его. Мистиша крепко спал, свежий румянец разливался по его лицу.

— Воистину чудодей ты, — сказал купец, обнимая Кощея. — Неспроста о тебе славу добрые люди несут аж до самого Олешья.

Пошатавшись на Будятином вымоле, поглядев, как снаряжают в дальний путь Негубкину лодию, Митяй забрел на Готский двор. Был он обнесен добротной стеной из крепких сосновых кряжей, за стеной виднелись избы, многие из которых сложены были недавно: на них еще золотилась свежая смола. Под проезжей башней стояла строгая сторожа, в руках у воев — короткие копья: чужим путь к иноземным гостям был заказан.

Митяй снова подался к Волхову и на Великом мосту смешался с толпой, стремившейся на левый берег.

Все здесь было ему знакомо. Еще иноком приходил он сюда с игуменом Ефросимом, здесь, неподалеку от Водяных ворот, схватили его люди владыки Мартирия, держали в детинце под крепкими затворами. Отсюда через Пискуплю и Людин конец уходили они с игуменом, униженные, обратно в свой монастырь, и тем же путем возвращался Митяй в город с обозом хлеба для голодающих новгородцев. Тот последний приход и сломал привычную жизнь: не иноком вернулся Митяй в монастырь, а сподручным купца Негубки, и не бил он земные поклоны, а бороздил на утлой лодие чужие моря. Осерчал на него вспыльчивый Ефросим, но простил, ибо знал игумен: еще до рождения каждому уготован свой жребий — одному общаться с богом, другому горшки обжигать, а иному ходить в далекие страны. Неспроста, знать, случилось так, что попал Митяй в руки владимирского дружинника Звездана — и это было в жизни его предначертано, неспроста остановил на нем свой выбор Негубка, отправляясь с товаром в далекий Готланд. Едва ли не всю землю повидал Митяй — был и в Царьграде, и в Трапезунде, а свои края исходил все вдоль и поперек. Полюбил его купец, как сына, и так говорил:

— Не век мне жить, Митяй. Когда помру я от нечаянной хвори или сразит меня шальная стрела, не брось дело мое без присмотра. Тебе оставлю я и двор свой, и весь товар.

— Чего это вздумал ты, Негубка, о смерти разговаривать, — смутился Митяй. — Не за ради двора твоего и товаров пристал я к тебе.

— Оттого-то и неспокойно мне, оттого-то и хощу знать: по ветру пустишь нажитое али попадет оно в надежные руки? Сам видишь — одинок я, как перст. Так нешто всю жизнь свою втуне трудился, неужто чужие люди придут в мой терем растащить не ими нажитое?