Обитатели холмов - страница 6

Кипя отвагой, младший Фортинбрас

Набрал себе с норвежских побережий

Ватагу беззаконных удальцов

За корм и харч для некоего дела,

Где нужен зуб…[4]

Шекспир. «Гамлет, принц Датский»

Час «фа-Инле» на языке кроликов означает «час восхода луны». Кролики, конечно, понятия не имеют ни о точном времени, ни о точности. В этом отношении они очень похожи на первобытных людей, которым частенько требовалось несколько дней на то, чтобы только собраться, а потом еще несколько дней, чтобы заняться делом. В те времена людям, чтобы действовать сообща, нужно было некое чувство вроде телепатии – телепатическая волна словно захватывала их и несла к назначенной минуте. Тот, кому доводилось видеть ласточек и стрижей в сентябре, видеть, как они собираются на телеграфных проводах, щебечут, описывая маленькие круги, в одиночку или же группками, над голыми, убранными полями, возвращаются, чтобы сделать потом круг побольше, потом еще и еще, над пожелтевшими изгородями вдоль улочек, – все эти сотни разрозненных птичек, которые собираются, мельтеша, со все возрастающим нетерпением, в стаи, а стаи свободно и совершенно без всякого порядка сливаются в одну огромную шевелящуюся массу – плотную посередине, рваную по краям, – которая постоянно меняется, перестраивается, как облака или волны, и так до тех пор, пока все (но отнюдь не каждый) не почувствуют, что пора, и тогда они снимутся с места, начиная еще один гигантский перелет на юг – перелет, который переживут не все; тот, кто видел как поднимается эта волна, захватывающая всех, кто считает себя в первую очередь частью целого, и только потом – во вторую очередь – личностью; видел, как волна эта поднимает, захватывает их, не нуждаясь ни в сознательной мысли, ни в сознательной воле; тот, кто видел это, видел деяние того самого ангела, что погнал в Антиохию крестоносцев и сгоняет леммингов в море.

После восхода луны прошло не меньше часа, но до полуночи оставалось еще довольно много времени, когда Пятик с Орехом снова выбрались из норы под кустами куманики и поскакали тихонько по дну канавы. С ними бежал еще один кролик, приятель Пятика, Хлао, или Плошка. («Хлао» означает всякое углубление, где может скапливаться влага, – например, чашечку в листьях одуванчика или чертополоха.) Плошка тоже был маленький, невероятно робкий, и большую часть своего последнего вечера в городке Орех с Пятиком потратили, уговаривая его отправиться с ними в поход. Плошка согласился довольно неохотно. Он страшно боялся опасностей, поджидавших их за пределами городка, но потом решил, что главное – это держаться поближе к Ореху и точно выполнять все его команды, а там будь что будет.

Не успели они выбраться из канавы, как Орех услышал наверху какое-то движение. Он быстро выглянул.

– Кто здесь? – сказал он. – Одуванчик?

– Нет, это я, Дубок, – сказал кролик, глядя на них сверху вниз, и спрыгнул, тяжело опустившись на лапы. – Ты не помнишь меня, Орех? В прошлом году мы с тобой жили до первой пороши в одной норе. Одуванчик сказал, будто вы сегодня уходите. Если это правда, возьмите и меня.

Орех сразу вспомнил Дубка, медлительного тугодума, пять дней с которым, проведенные под землей во время снежных заносов, показались ужасно тоскливыми. «Но, – подумал он, – нечего крутить носом да выбирать. Даже если Шишаку и удастся уговорить парочку гвардейцев, все равно большинство придет не из Ауслы. Согласятся только „задворники“, которым терять нечего». Орех перебирал в памяти знакомые лица, и тут появился Одуванчик.

– По-моему, чем скорее мы двинемся, тем лучше, – сказал он. – Не очень мне все это нравится. Я только успел уговорить Дубка и собирался подойти еще кое к кому, как увидел, что за мной по тропинке бежит Ленок. «Ну-ка, говори, что тебе тут надо», – сказал он, а когда я объяснил, что просто пытаюсь выяснить, не хочет ли кто пойти с нами, он, по-моему, не поверил. Он хотел точно знать, не пытаюсь ли я устроить какой-нибудь заговор против Треараха, а мой ответ только рассердил и насторожил его. По правде говоря, я так испугался, что уговорил одного Дубка, и все.