Обнаженная натура - страница 33

Неупокоева отозвалась сердитым передергиванием плеч, словно сгоняла прицепившегося овода. Она как обычно была сосредоточена и молчалива, честно и полностью отдавалась рутинной редакционной работе. Пятнадцать лет лепила она свою трудную карьеру, поднялась из корректоров до младшего литсотрудника, но дальше у нее все как-то застопорилось. Заработала она за эти пятнадцать лет неисправимую сутулость, да настолько испортила глаза, что ей с трудом подобрали подходящие стекла с такими чудовищными диоптриями, от которых пробирала дрожь постороннего человека. Когда глядела она сквозь эти очки на посетителя, то глаз ее он не видел, видел только гигантские черные зрачки во всю ширину стекла, внимательные и неподвижные, как у какого-нибудь тропического существа. Между тем, более тихого, безответного и безвредного человека не было во всем здании.

Кумбарович ухмыльнулся и собрался по-видимому сказать еще что-то колкое, но в этот момент дверь распахнулась, и секретарша Леночка, приложив палец к губам сказала торжественным громким шепотом:

— Зовут!

Сотрудники подтягивались в приемную, у дверей создалась легкая толчея.

Кумбарович протолкнул в дверь Пашку и вошел вслед за ним.

Главный редактор Виктор Петрович Пшеничный, о чем-то переговаривавшийся со Шпрухом, кивнул новоприбывшим и снова придвинул внимательное ухо к шепчущим губам собеседника.

Родионов и Кумбарович уселись в дальнем углу у пассивной стены. Активный же центр группировался вокруг широкого редакционного стола, там все сидели с блокнотами, заготовив карандаши и перья, кое-кто уже нервно черкал в листочках, ставил восклицательные знаки и птички. Несколько особняком разместились люди в красных пиджаках, рылись в дорогих кейсах, щелкали золотыми замками.

Кабинет постепенно заполнялся опаздывающим народом. Последними прибыли Подлепенец и Загайдачный. Шпрух быстро глянул на вошедших и отпрянул от главного. Пашка заметил, что Загайдачный толкнул локтем в бок Подлепенца, и тот понимающе кивнул головой. Эге.

Пока все размещались, двигали стулья, перемигивались и перешептывались, Виктор Петрович Пшеничный сидел, наклонив седую тяжелую голову и упираясь лбом в подставленные пальцы левой руки, правой штриховал квадратики. Кожа на лбу его сдвинулась вверх, отчего брови как у грустного мима расположились печальным домиком. Он сидел, не поднимая глаз, отмечая про себя, что народ распустился донельзя, что прежде никто не отваживался опаздывать на летучку, не рискуя получить выговор. Что делать, что делать, когда даже самая верховная власть ныне утратила свою мистическую силу и таинственность.

Он застал еще времена хрущевские, пережил брежневские, с радостью встретил перестройку, надеясь неизвестно на что, но очень скоро растерял заряд оптимизма, а теперь вот не знал, как быть дальше. Он попробовал, используя старые связи, прибиться к телевидению, но быстро понял, что время его прошло, что у него, пожалуй, недостанет цинизма для работы на телевидении. Там творилось нечто такое, что даже его, старого и прожженного прагматика, потрясло до глубины души. Журналисты мутировали быстрее, чем подопытные крысы, и в два-три года народилась совершенно новая порода, находиться среди которой было смертельно опасно.

Виктор Петрович озлился, попробовал уйти в оппозицию, напечатал несколько робких невнятных статеек по проблеме вымирания русского этноса, за что журнал немедленно лишили всяких дотаций, зажали подписку.

Теперь у журнала оставалось только пять сотен тех самых вымирающих читателей, и Виктор Петрович мысленно собирал их на площади перед издательским корпусом, видел этот недееспособный батальон обманутых и униженных филологов, учителей, библиотекарей, печально вздыхал и думал: надо что-то делать, но что?

В одну из таких печальных минут и подъехал к нему Шпрух Семен Михайлович с заманчивым и лукавым предложением от некой организации под названием «Бабилон», связанной косвенно с ломбардами и игорным бизнесом. «Бабилон» протягивал руку помощи, но было боязно хвататься за эту хищную руку.

Состоялась предварительная встреча, потом еще и еще одна. Виктору Петровичу было показано документальное кино, где заправилы игорного бизнеса присутствовали на открытии шоу, на котором угрюмые парни в кожанках раздавали около церкви в Сокольниках нищим старикам и старухам целлофановые пакеты.