Обнаженные мужчины - страница 47

Сара засовывает руку мне под рубашку, осторожно гладит кожу и говорит:

– Шалтай медленно подкатился под курицу, ощущая, как каждое перышко, одно за другим, ласкает каждый миллиметр его твердой голой скорлупы, словно он погрузился в теплую, восхитительную ванну. Птичий запах опьянял, и Шалтай знал, что это опасно, знал, что как только яйца опьянены птичьим запахом, у них нет больше ни воли, ни желания сбежать до того, как они вылупятся. Но Шалтай еще не был одурманен. На это требуется какое-то время. Каждые несколько минут он переворачивался, чтобы все его тело соприкасалось с ее теплыми перышками – точно так, как переворачивают еду на сковородке, чтобы она прожарилась с обеих сторон. И тут он понял: именно это с ним и происходит – он поджаривается. Чем дольше на нем сидят, тем больше растет монстр внутри него, и скоро он вылупится.

Сара убирает руку из-под моей рубашки и начинает медленно расстегивать на ней пуговицы, продолжая свой рассказ:

– Шалтай напряг всю силу воли, выкатился из-под упоительной курицы и направился к своей стене раздумий. Он сидел на стене целыми днями и размышлял, пытаясь найти решение. «Вылупиться или не вылупиться? Вот в чем вопрос, – говорил он себе. – Высиживаться или не высиживаться? Вот еще один вопрос». Он не думал, что сможет пройти по жизни без высиживания. Тогда просто не стоило бы жить. Это казалось таким естественным, таким правильным – как же это могло быть дурным, аморальным или пагубным? В конце концов, у всех нас есть свои желания. Некоторым из нас нужно, чтобы на них сидели, другим – чтобы их шерсть проветривали. Во всяком случае, Шалтай чувствовал, как его душа вянет от усилий, которые он прилагает, противясь тому, чего требует тело. Он стал угрюмым и озлобленным. Горькие морщины появились на его твердом голом яичном лице. – Сара гладит меня по лицу. – Но он все сидел на своей стене, размышляя. В конце концов он начал кататься на боку, взад и вперед, от нерешительности и беспокойства, и свалился со своей стены раздумий. И вся королевекая конница, и вся королевская рать не могли собрать Шалтая-Болтая. Тебе нравится?

– Да, это очень хороший рассказ.

– Он еще не закончен. Вся королевская конница и вся королевская рать не могла собрать Шалтая-Болтая. И тогда они отнесли кусочки его скорлупы в замок и…

В этот момент Сара расстегивает мне брюки, засовывает руку в трусы и начинает меня гладить, и я сразу же перестаю слышать ее рассказ, как будто я оглох или она перешла на незнакомый мне язык. Но рассказ такой прелестный, что я прошу ее:

– Прекрати. Я не могу сосредоточиться.

– Прекратить что?

– То.

– То, что я делаю, или то, что я говорю?

Я не могу ей ответить, потому что не уверен. Я сбит с толку. Для ответа на вопрос нужно немного подумать и сосредоточиться, но сейчас я не в состоянии ясно мыслить, как бы ни старался. И я говорю:

– Ты сама знаешь.

– Нет, понятия не имею.

Я делаю сверхчеловеческое усилие, чтобы сосредоточиться, и в конце концов нахожу пристойный и правильный ответ:

– То, что ты делаешь.

– Я не могу, иначе я не смогу сконцентрироваться на своем рассказе.

– Ну что же, расскажи мне еще немного. Что случилось дальше?

Она продолжает гладить меня и рассказывает дальше, но я не слышу ни слова, хотя рассказ очарователен. И я говорю ей:

– Ускорь темпы. Скорее добирайся до сути. Ты слишком медленно рассказываешь. Это утомляет. Я не могу сосредоточиться.

Она начинает двигать рукой быстрее.

Я все еще не слышу, что она рассказывает.

– Что за вздор! – возмущаюсь я. – Быстрее! Переходи к сути.

Она ускоряет темпы и продолжает рассказывать.

– Громче! Я тебя не слышу! – командую я.

Она говорит громче и сильнее сжимает руку.

И вдруг у меня возникает какое-то странное ощущение.

– Я не могу сосредоточиться! Я не слышу тебя! – кричу я в панике. – Я не слышал ни единого слова из того, что ты говорила последние пять минут, ты это понимаешь?

– Я не в обиде, – успокаивает меня Сара.

– Ты говоришь слишком громко и слишком быстро, и недостаточно хорошо артикулируешь, и пропускаешь важную информацию. – И тут, взглянув на нее, я восклицаю в испуге: – Боже мой, ты