Обратная сторона войны - страница 72

Перед операцией говорил: что он чувствует, что умрет, умолял, чтобы мы спасли его, показывал фотографии жены и двух детей — говорил, что нельзя ему умирать, а мы убедительно уговаривали его, чтобы он не волновался, что все будет хорошо, хотя сами прекрасно понимали, что шансов почти нет… но очень хотелось спасти!

Извини.

Устал сегодня очень, но возбужден и потрясен смертью (!)…

11.11.84.

…Толя Азбаров, наш анестезиолог, пожелтел…

18.11.84.

…Сегодня ночь не спал — занимался с ранеными. Поступило сразу девять раненых и два трупа. Сергей Лукинов — второй хирург — сегодня пожелтел, опять останусь я один…

21.11.84.

…Ездил на санитарной машине на аэродром — поступили сразу шесть раненых и один труп. Жаль парня, недавно он лежал у нас медроте, а теперь его нет, пуля попала в голову…

22.11.84.

…Юра Епифанов все же пожелтел…

28.11.84.

…Ехали по пустыне на БТР; свесив ноги на броню снаружи, — все-таки мысль не покидает, что в любой момент можно взлететь, обычно, когда сидят снаружи, то остаются живы, могут быть переломы, но это ерунда. (…) Перед крепостью Махаджири (правда, интересное название?) пришлось сесть по-боевому, залезть внутрь, автоматы приготовить к стрельбе… Никакой психологической нагрузки практически не испытываешь оттого, что стреляешь в людей. Расстрелял целый рожок. (…)

За меня не беспокойся, я всегда, постоянно думаю о тебе, я в любой обстановке предельно осторожен, теперь я испытал себя, слава богу, нет у меня того страха, который иногда видишь на лицах (!)…

2.12.84.

…Дежурство спокойное, только вот сейчас поступил солдат с переломом челюсти — это самая распространенная мирная травма, следствие выяснения отношений…

3.5.85.

…Принял трех тяжелых раненых — все ранения в череп…

7.5.85.

…все время обсуждался вопрос о высоте ампутации нижних конечностей при минновзрывной травме. Все дело втом, что ударная волна распространяется вверх по кости с разрушением тканей, обрывом сосудов, прилегающих к кости. Весь вопрос состоит в том, чтобы определить уровень здоровых тканей, где проводить ампутацию. Вроде бы простой вопрос — надо определить, где живые ткани, а где уже мертвые. По настоящее время нет доступной методики в определении здоровых тканей в первые часы после травмы. А хирургам, с одной стороны, хочется оставить побольше конечности, а с другой — чтобы рана заживала без нагноения, а для этого и нужно оперировать в пределах здоровых тканей.

Ты извини меня за эти рассуждения, вряд ли тебе это интересно читать…»

Пусть читателя не вводит в заблуждение умиротворяюще-повествовательный стиль этих писем. Во-первых, Виктор Кузнецов был профессионалом своего дела и прежде всего старался анализировать свою работу. А во-вторых, письма адресовались его жене, которую не хотелось заставлять лишний раз волноваться. Отсюда и сдержанность при описании ратного труда.

Но здесь самое время вспомнить сцену в госпитале в Чечне: «Типичный подрыв на противопехотной мине… Человек на секунду приходит в сознание и издает душераздирающий звериный крик, от которого мурашки бегут по коже и ноет сердце…»

И сразу как-то по-новому воспринимаются все эти многочисленные «поступил солдат, наступил на мину, ему оторвало стопу и руку, вид очень непривлекательный», «вчера одному ампутировали ногу и руки, и повреждения глаз, а другому ногу», «делали ампутации нижних конечностей на уровне верхних третей, лапаротомию с ушиванием ран печени и желудка, зашили и обработали раны на шее и кистях рук, — и все это у одного человека», «перелом основания черепа», «все ранения в череп» и так далее.

В. Кузнецов прав, когда говорит: «Мы, врачи, видим самую неприглядную сторону войны…»

В этом вопросе с врачами могут соперничать разве что палачи карательных отрядов и расстрельные команды.

Еще одной трагедией для раненых являлось то, что после выздоровления они направлялись в другие части и попадали в новый коллектив. По крайней мере так было в Красной Армии.

Шестидесятичетырехлетний воюющий казак Парамон Самсонович Куркин сетовал: «Почему после ранения казаки не возвращаются в свои части? Теряется наша увязка, наша дружба, наша братская любовь, когда я знаю командира и он меня.