Обратной дороги нет - страница 9
Кусты раздвинулись, и к ветле вышел Гонта.
– Ты чего, майор? – спросил он.
– Я сейчас… Догоню!
Гонта недоуменно посмотрел на Топоркова, двинул темными бровями и исчез в лесу. Но, отойдя недалеко, замедлил шаг, остановился и, обернувшись к поляне, стал вслушиваться.
А Топорков тем временем подошел к ветле, нащупал узкой длиннопалой кистью темный провал дупла. Извлек оттуда горсть старых, слежавшихся листьев. Неторопливо разжал пальцы, рассыпая листву. Глаза его прыгали с одного предмета на другой, словно он что-то искал.
Ногой отвалил корягу и долго смотрел на расползавшихся в разные стороны жучков. Подойдя к камню, Топорков внимательно со всех сторон осмотрел его, но и здесь ничего не нашел. Майор тяжело вздохнул, ссутулился, бросив вниз ладони, будто прикрепленные к тонким запястьям. Сейчас было особенно заметно, как он устал и как тяжело его истончавшим в лагере мышцам нести груз крепких еще и жестких костей.
Длинная повытертая шинель висела на майоре, как на распялке. Он пожал плечами и отправился догонять обоз. Когда майор спешил, то клонился узким торсом, словно бы падая и едва поспевая подставлять под рвущееся вперед тело тонкие ноги.
Гонта внезапно вышел из кустов:
– Ты что там потерял, майор?
– Ничего… Осень… Тихо…
Удивленно и недоверчиво блеснули прищуренные запорожские глаза Гонты под густыми бровями. Но это был мгновенный блеск.
– Ясно, – сказал Гонта.
Крутились, поскрипывая, колеса. А рядом с колесами отшагивали, с подскоком, большие и грубые яловые сапоги Бертолета. Каждое движение доставляло подрывнику немало страданий – это было видно по его лицу, по прыгающей походке.
– Скажите, а почему вас зовут Бертолетом?
Подрывник удивленно посмотрел из-под каски на майора. Он не ожидал, что этот молчаливый, мрачный человек может проявить интерес к его особе.
– Кличка. Из-за первой нашей мины. Не было взрывчатки, а мне удалось достать бертолетову соль… А может, из-за французской фамилии.
– Вот как! Вы француз?
Бертолет улыбнулся:
– Француз… Если Пушкин – абиссинец, а Лермонтов – шотландец. Предки, говорят, гугеноты были – переселились когда-то, лет двести назад, в Россию. Потому моя фамилия Вилло.
– И давно вы в отряде?
– Не очень… Мне здесь нравится, – неожиданно улыбнулся подрывник.
– А портянки вы так и не научились накручивать, Вилло, – сказал Топорков.
Лес был осиновый – низкорослый и редкий. Солнце пробило облачную муть и плавало в небе, как яичный желток.
Обоз то и дело пересекал уютные поляны, поросшие высокой, не по-осеннему сочной зеленью. Казалось, люди и лошади плывут по зеленым озерам.
Теперь в арьергарде, рядом с Андреевым и Топорковым, упруго шагал Миронов.
– Трава-то, трава! – восхищенно говорил старик. – Эх, косу б намантачил и подобрал бы всю, как есть… Последняя!
– Ну даешь! – рассмеялся Миронов.
– Ты солдат, тебе не понять… Солдат на всем готовом.
– Это да, – согласился Миронов. – Мне-то служба всегда нравилась. Порядок в ней!
– А в партизаны как попал? – спросил майор.
– Куда было из окружения? Не под Гитлера же!
Левушкин, пригибаясь, пробежал через луг, усыпанный клочьями наползающего откуда-то с болот вечернего тумана. Нырнул в низкорослый ольховник. Там сквозь редкую ржавую листву просматривалось странное громоздкое сооружение, лишенное привычных глазу форм, неопределенного цвета.
– Это танк, – сказал Гонта Топоркову. – Здесь наши, когда выходят из болота, всегда днюют.
Левушкин взобрался на танк и оттуда помахал рукой: мол, все в порядке. Обоз тронулся к ольховнику.
– Надо бы дальше двигаться, – сказал Гонта майору. – Потемну спокойнее. Ночь – это и есть партизанский день.
– Будем отдыхать, – ответил майор.
– Я к тому говорю, что здесь немцы могут засаду устроить, – повторил Гонта настойчиво. – Ванченко-то здесь ранило…
– Вот и обеспечьте охранение!
Голос у майора был негромкий, ровный, без каких-либо командирских интонаций, однако такому голосу невозможно было не подчиниться.
Гонта пожал обтянутыми кожаной курткой покатыми мощными плечами, брови его, сросшиеся и всегда нахмуренные, сцепились еще плотнее.
Телеги расположились неподалеку от подбитого танка.