Обратный отсчёт - страница 5
Егору вдруг стало смешно. Он представил себе Ромку-джи в виде Демона-Магеллана из учебника: рогатая корона на голове… длинные одеяния, расшитые безобразными знаками… и над головой надпись на зазубренной ленте: «На зло и погибель людям открыл я сатанинские дали!» Эх, если бы вместо Ромки-джи съездил бы в Челябу он, Егор! Так нет же! Шайтан побери, умудрился сломать ногу, можно сказать, на ровном месте! Теперь, вот, даже Маринка Ромку-джи слушает, раскрыв рот… а тот и рад стараться — цедит в час по чайной ложке — цену своим байкам набивает, хитрожопый. И ведь не проверишь — врёт или нет!
Эх, нет уже с нами деда Николая, жаль-то как! Сколько всего знал человек! Сам мулла-батюшка его уважал, староста — так только с ним и советовался. Даже древневеры — уж на что упёртый народ — с дедом почтительно разговаривали!
Да-а…
Небось, вкушает он сейчас на небесах райское блаженство и со своим тёзкой, святым Николаем-угодником, глюкозу пьёт и халву кушает, да на нас, грешных, сверху поглядывает…
Егор привычным жестом поправил на плече лямку автомата. Идти было совсем уже недалеко — часа три, не больше. Вон она, вдали высится башенка… остатки храма древневерского. Крестоносцы построили — теперь уж и не знает кто и когда. Крест ещё на Егоровой памяти наверху стоял. Узорный такой крест, красивый. Небось, лунатики и сбили, — они крестоносцев спокон веку ненавидят. Дед говорил, раньше это место Касли называлось. И жили тут у подножия Уральских гор по чугуну-железу знатные мастера.
Да что говорить… вон из песка торчат развалины. Пацанами Егор с Ромкой-джи здесь однажды красивую решётку выкопали. Метра два только и очистили — остальное круто вглубь уходило, не докопаешься. Хотели отломать кусок — ан нет! Силёнок маловато. А так хотелось домой притащить, чтобы матери не ругались… вот, мол, красоту какую нашли — любуйтесь, чего Старые Люди делать могли!
Ох, и попало же тогда от отца — вспомнить страшно!
Краем глаза Егор уловил какое-то движение. Поздно! Поздно! Размечтался, дурак!
Егор плюхнулся на слежавшийся песок, судорожно дёргая левой рукой предохранитель калаша. В ушах застучала кровь. Проклятый предохранитель не поддавался! Скосив глаза, Егор увидел, что дёргает за переключатель системы целенаведения. Шлем с щитком-дисплеем ещё при отце отказал и небольшая плоская коробочка СЦН мёртвым грузом липла к калашу… но энергии она не потребляла, не весила практически ничего, и ни отец, ни Егор так и не удосужились снять её с автомата.
Эх, дурак!
Егор судорожно сдвинул-таки рычажок и замер…
Неужели вляпался?
Из-за обломка стены, торчащей из песка метра на три, выдвинулся человек в таком же, как у Егора комбинезоне-песчанке. Ствол калаша твёрдо смотрел Егору в лицо. Человек мотнул головой в потёртом армейском шлеме, — экая вмятина на правом виске! — и отчётливо произнёс короткую фразу — явно вопрос — на тарабарском языке.
«Ну, шайтан, недаром мне дядько Саша звонил… говорил, что засёк двух человек с севера. Там больше всего тайных видеокамер уцелело… говорил, что старосте, мол, не волнуйся, я уже всё сообщил…»
Дядько Саша, — мужик лет тридцати, — жил в городе с позапрошлого года, но староста по-прежнему относился к нему с плохо скрываемым недоверием — всё-таки Саша был из староверов. В лоно Господа-Аллаха его мулла-батюшка привёл… народу в городе раз-два и обчёлся, каждые рабочие руки на счету. Дядько Саша от армии ушёл, — а светило ему гоу-гоу на северо-восток с тамошними хунхузами за Эко-терем-бург воевать. Вот и дёрнул он прямиком из Полевского на юг, ближе к пустыне. Оно конечно, «Москва и с Китая дань берет» — за Сургут, за нефть… только дикий там народ, хунхузы, одно слово. Им и Пекин-то, считай, не указ, сами промышляют, бандиты…
А в Полевском мэр-бай крут! Ему и на восток и на север двигать хочется, земли прибирать. Ему сами хунхузы-лошадники из степей северных, тянущихся аж до самого Ивделя, — дань платят! У него в армии не отъешься — сплошь походы, да вылазки. Вот и сделал дядько Саша вместо северо-востока гоу-гоу на юг, в пустыню. И у нас под крылом Веры-Истины прижился.