Образ человеческий - страница 4

— Это какой-то пунктик, этот Артамон! — с злой досадой думала невестка. — Он скоро будет нас голодом морить! Он нам на шею сядет! Александра Ивановна, кажется, предпочитает выжить нас, только бы не отказать ему.

— Вы не думаете, что дети подвергаются опасности? — спрашивала ее француженка. — Пьяный человек! Разве можно знать?

Но бесконечно больший гнев на Артамона кипел в груди спокойной и ничего не замечающей Александры Ивановны. Этот гнев был иногда так велик и мучителен, что ей казалось возможным ударить его собственноручно, выгнать его из усадьбы без гроша или послать за урядником и приказать ему запереть пьяного на сутки «в холодную».

Боясь быть слишком жестокой, она избегала в этом настроении встречи с Артамоном и просила не пускать его к ней, если бы он пришел за каким-либо делом.

— Видеть его не могу! — говорила она старухе горничной, от которой у нее не было тайн.

— Да ведь он, нельзя сказать, он работает, — вступалась за него горничная.

— Он в суп сахару вместо соли посыпал! — чуть не плача, говорила Александра Ивановна.

— Ошибки с кем не бывает! А он ничего. Сейчас посуду чистит. Конечно, не трезвый. Уж как станет плакать и жене письмо писать, значит, не трезвый. Акулька у него письмо стащила, и в людской Степан разбирал. «Феклуша моя, — пишет, — Феклуша, сердце мое, вспомни, как мы с тобой стояли и золотые венцы над нами держали». Уж так-то складно!

Горничная отвертывалась и вытирала глаза.

— А Костеньку нашего как он жалеет, — продолжала она. — Намедни, пьян-пьян, а пробрался в кусты к нему под окошко, да потихоньку от француженки первых ягодок земляники ему передал. Еще никто ее не видел, а Артамон Костеньке нашел. И птичек он для него ловит, и палочки вырезает, и корзиночки плетет. Не допускают его к нему, а он в кустах засядет, ждет. Если Костенька ему что прикажет, то он рад, рад!

— Ах, наказание мое! — вздыхала Александра Ивановна. — Пусть Акуля приглядывает за ним, когда он готовит. Да не докладывайте вы за столом, чего нет; а нет, так и раздобыть можно, к Авсеевым, что ли, дослать.

Насколько барыня избегала встречаться с Артамоном, настолько сам Артамон искал случая попасться на глаза барыне. Кажется, его постоянно томило опасение, что она сердится на него, что отношение ее к нему изменилось, и он стремился или рассеять этот страх, или удостовериться в его основательности.

— Сердится на меня барыня? — спрашивал он.

— Мало того, что сердится, расчет тебе готов. Собирайся! — отвечали ему.

Он никогда не мог привыкнуть к этой шутке.

Руки его опускались, колени слабели, и выпученные глаза принимали такое выражение ужаса, будто ему только что объявили смертный приговор.

Через несколько минут он уже мчался разыскивать Александру Ивановну и пугал ее своим неожиданным, стремительным появлением.

— Реестрик пожалуйте! — говорил он, протягивая листок бумаги и жадно и жалко заглядывая ей в глаза.

— Какой реестрик?

— Всей посуды реестрик: сковород, кастрюль. Зачем мне?

— Для порядку-с.

Она брала, просматривала для виду и качала головой.

— Эх, Артамон! — говорила она. — Несносный ты, глупый, пропащий человек! А я верила, что ты не будешь больше пить; я тебя простила. А ты что делаешь? Что? Неблагодарный ты, бессовестный, бессердечный. Стыда у тебя никакого нет и ничего нет. Надоел ты мне и противен ты мне до крайности…

Артамон слушал и можно было подумать, что впечатление, которое производили на него эти слова, было более всего похоже на впечатление от очень красивой и печальной музыки: они вызывали в нем и боль, и наслаждение, и близость слез, и боязнь, что эта мука скоро кончится, что опять все будет, как всегда.

— Служу до пота-крови, — мрачно говорил он и вдруг валился ей в ноги.

— Артамон, что ты! — испуганно вскрикивала она.

Он сейчас же поднимался и ударял себя кулаком в грудь.

— Богу снесу, — дрожащими губами произносил он. — Ему, батюшке. Ему одному.

И он исчезал так же стремительно, как появлялся.

И только изредка бывал весел. В таких случаях кругом него собиралась вся дворня, а он кривлялся, пел песни, ходил на четвереньках. Дворня хохотала, слышались просьбы представить то то, то другое.